— Простите, мадам, — говорю я. — Я тут пишу статью. У меня сроки горят.
Репортеры за спиной Шебы корчат в мой адрес неодобрительные гримасы, машут руками. Толпа растет на глазах по мере того, как слух о появлении Шебы распространяется по зданию. Я не знаю смеси более взрывоопасной, чем Шеба и толпа.
— Как я выгляжу, Лео? — спрашивает она, работая на публику. — Только честно.
— Вполне съедобно, — отвечаю и тут же жалею о сказанном.
— Вечно одни слова, — вздыхает она, и толпа восторженно гудит. — Познакомь меня со своими коллегами, Лео.
Мне хочется поскорее закончить эту сцену, и я выбираю несколько лиц.
— Вот этот рогатый — Кен Бургер, из Вашингтонского бюро. Рядом с ним Томми Форд. Вон тот — Стив Маллинз. А это Марша Джерард, она мечтает, чтобы ты расписалась у нее на груди. Сбоку от нее — Чарли Уильямс, он хочет, чтобы ты расписалась на другой части его тела. Но эта часть у него такая маленькая, что даже твои инициалы с трудом влезут.
— Чарли, я напишу целое любовное послание, — подмигивает Шеба.
— Не ешь ее, Лео, пока я не возьму у нее интервью, — кричит наш кинокритик Шэннон Ринджел.
— Это та самая стерва, которая обругала мой последний фильм? — Этим вопросом Шеба мгновенно устанавливает тишину.
Своим голосом она может убаюкать, а может поднять целый львиный прайд на охоту. Сейчас ее голос совсем не похож на мурлыканье.
— Просто мне кажется, у вас были и более значительные работы, — игриво отвечает Шэннон.
— Критиков развелось! Обычно на встречу с прессой я беру отряд по борьбе с грызунами.
— Дорогая Шеба, — говорю я. — Дорогие леди и джентльмены. У мисс По талант обзаводиться смертельными врагами. А мне нужно дописать статью.
— В выпускном классе мы с Лео были сладкой парочкой, — объявляет Шеба.
— Ничего подобного.
— Он втрескался в меня, как бегемот.
— Ничего подобного. — Я вталкиваю Шебу в свой кабинет и захлопываю дверь.
У Шебы развилось космическое самомнение, оно-то и заставляет ее звезду ярко сиять на небосводе человеческих амбиций, под влиянием которых хорошенькие девочки и пригожие мальчики ежегодно устремляются в Голливуд, поставляя ему свежую кровь, свежие гормоны и свежие чувства. Но едва я закрываю дверь, как Шеба отбрасывает роль дивы и превращается в ту самую девчонку, которая привнесла столько тайны и столько счастья в мой последний школьный год. Направляясь к столу, я поворачиваюсь к ней задом, и она тут же щиплет меня, но по-дружески, а не заигрывая.
— Ты все еще помешан на сексе, Лео.
— Не все в нас подвержено изменениям. Я ничего не слышал о тебе шесть месяцев.
— Я снималась в Гонконге у нового мужа, он режиссер и зануда.
— Я не успел познакомиться с последними двумя мужьями.
— Ты не много потерял, поверь мне. Я только что вернулась из Доминиканской республики — там процедура развода доведена до совершенства в смысле простоты.
— Значит, Трой Шпрингер канул в Лету?
— Его настоящее имя Моисей Берковиц, что, по-моему, звучит прекрасно. Но его мамочка в свое время поменяла фамилию и стала Клементиной Шпрингер. Я застукала ее славного сыночка в постели с шестнадцатилетней актриской, которая играла в фильме мою дочь.
— Мне очень жаль, Шеба.
— Лучше скажи что-нибудь в защиту своего пола.
— Мужчины были бы вполне сносными людьми, если бы Господь не наделил их членом.
Толпа за дверью не расходится, до нас долетает ропот разочарования. Наконец репортеры, ворча, плетутся к своим столам. Слушая Шебу, начавшую весело болтать, я могу спокойно рассмотреть ее. Невозможно отвлечься от сексуальной притягательности, которую она, не задумываясь, несет как мощный заряд. Ее голос, низкий и родной, звучит обольстительно, как в минуты любви. Чтобы свести с ума людей на всех этажах этого здания, ей достаточно было просто войти в него.
Только один человек обратил внимание на то, что вошла Шеба незаконно. Раздается властный стук в дверь кабинета, затем без всяких извинений на пороге возникает Блоссом Лаймстоун, наша дежурная с внешностью гладиатора. Она впускает людей в здание редакции и выпускает их, выполняя обязанности с серьезностью инструктора по строевой подготовке, которым когда-то работала. Проложив грудью путь через редакционную толпу, она решительно входит в мой кабинет и кладет чернокожую мускулистую руку Шебе на плечо. Глядя при этом на меня, Блоссом отчеканивает:
— Ваша милая подружка снова нарушила пропускной режим.
— Блоссом, она не была в редакции три года!
— Она должна расписываться на входе, как все люди.
— Блоссом, душка, твоя рука на моем плече — как приятно. — Шеба берет руку Блоссом и прижимает к своей роскошной груди. — Мне всегда нравилось нежное лесбийское прикосновение. Только лесбиянка знает, как доставить удовольствие женщине. Она сразу переходит к сути, без всяких глупостей и ролевых игр.
— Лесбиянка? — Блоссом отдергивает руку, словно коснулась раскаленных углей. — Да у меня трое сыновей! А ты все ходишь порожняя, как дырявый грузовик. На-ка, распишись вот здесь. И укажи время, когда вошла.
Шеба ставит свою подпись — вся в завитушках, подпись занимает четыре строчки вместо одной, и в этом нарушении правил — свобода и смелость.
— Я вошла, когда тираж грузили в фургон. Мы с братом часто помогали Лео развозить газеты. Я была здесь своим человеком, когда тебя и в помине не было, Блоссом, душка.
— Это я уже слышала. В следующий раз обязательно распишитесь, мисс По. Как все люди делают.
— В прошлый раз тебе крупно повезло, правда? За сколько ты продала мой автограф? За пятьдесят баксов? Или за шестьдесят?
Блоссом, пораженная тем, что ее разоблачили, молчит, потом признается:
— Все равно украли бы. Так уж лучше я продам.
Толпа у кабинета снова собралась — люди с интересом наблюдают за поединком двух женщин с характером. Шеба не замечала публики, пока не оглянулась — и тут уперлась взглядом в сонм возбужденных, любопытных лиц. Я приготовился к худшему, и оно не заставило себя ждать.
— Давай распишусь на твоей левой сиське, Блоссом. Не будем уточнять, сколько ты получишь за этот автограф, — говорит Шеба.
Репортеры громко фыркают. Они рассмеялись бы в голос, но удерживает почтение к Блоссом: она честно отражает натиск сумасшедших, которые осаждают редакцию, если какая-либо публикация вдруг задевает их параноидные души. Видно, что замечание Шебы сильно ранило Блоссом.
— Она не хотела тебя обидеть, Блоссом, — вмешиваюсь я. — Шеба работает на публику. Она не может иначе. Она актриса. А в остальном хорошая девочка.
— Она может быть кем угодно, Лео, — вздыхает Блоссом. — Но только не хорошей девочкой. Она прибежала к тебе, потому что у нее что-то стряслось. Помяни мое слово.
