Прямая, горделивая, исполненная достоинства, уже чувствуя вокруг себя колыханье траурной вуали, она проводила до дверей уныло вздыхающую кузину.
— Воистину римлянка! — сказала та.
— Всего-навсего честная француженка, — сухо ответила мадам Перикан и повернулась к ней спиной.
Ответ немного облегчил ее жгучее нестерпимое горе. Она всегда уважала Филиппа, догадывалась, что сын не от мира сего, знала, что он мечтал о миссионерской деятельности, и если отказался от нее, то из высочайшего смирения, приняв наиболее тяжкое служение Господу: покорное исполнение каждодневных обязанностей. Она не сомневалась, что сын ее сейчас подле Иисуса Христа. О близости своего свекра к Иисусу она сказала без большой уверенности и корила себя за сомнение, хотя… Но Филипп… «Я вижу его там, будто сама нахожусь с ним рядом», — думала она. Да, она может гордиться Филиппом, сияние его души освещало и ее саму отблеском света. Куда труднее с Юбером — добродушный, пухлый, губастый Юбер, с пальцами в чернилах, получавший в лицее нули, грызущий ногти, погиб как герой. Нет, ей трудно было себе это представить. Она рассказывала растроганным друзьям об его отъезде: «Я пыталась его удержать, но понимала: нет, это не в моих силах. Совсем ребенок, но такой мужественный, он погиб, спасая честь Франции». Как сказал Ростан: «Вдвойне прекрасно, если бесполезно…» Она перекраивала прошлое. Ей казалось, что в самом деле она сама произнесла эти великолепные слова, она сама отправила сына на войну.
В Ниме относились к мадам Перикан не без язвительности, но теперь, как страдающая мать, она вызывала уважение и почти что нежность.
— Весь город придет на панихиду, — вздыхала старая мадам Кракан с печалью и удовлетворением.
31 июля в 10 часов утра должна была состояться траурная месса по усопшим, к которым трагическая судьба прибавила еще троих.
— Чему это поможет, мамочка? — отвечала дочь, и трудно было понять, то ли ей неприятно тщеславное утешение, то ли неприятны земляки, которых она почитала за ничтожества.
Город светился в солнечном блеске. В бедных кварталах сухой недобрый ветер теребил бисерные завесы на дверях. Кусались мухи, предупреждая о приближении грозы. Обычно в это знойное время года Ним погружался в спячку, но сейчас народа было в изобилии. Город наводнили беженцы, которых задерживала здесь нехватка бензина и ожидание, что вот-вот границу на Луаре закроют. Улицы, площади сделались автомобильными парками. Найти свободную комнату не представлялось возможным. Люди спали прямо на улицах, и охапка соломы вместо постели казалась роскошью. Ним гордился — он выполнял свой долг и даже больше по отношению к беженцам. Город принял их с распростертыми объятиями, прижал к сердцу. Не было семьи, которая не оказала бы гостеприимства несчастным. Вот только жаль, что такое положение вешей длилось и длилось, переходя меру разумного. Во-первых, вставал вопрос снабжения, во-вторых, жители Нима беспокоились, что бедные беженцы, изнуренные мучительным путешествием, могут оказаться жертвами какой-нибудь страшной эпидемии. И вот, завуалированно, при помощи газет и журналов, или погрубее, попрямее устами горожан беженцев что ни день уговаривали как можно скорее покинуть город, хотя до сих пор обстоятельства не способствовали этому.
Мадам Кракан, поселившая у себя всю свою семью и с полным правом с этих пор отказывавшая в любой просьбе чужим, пусть даже речь шла о паре простыней, наслаждалась городским шумом, что достигал ее ушей сквозь опущенные жалюзи. Вместе с внуками она завтракала перед тем, как отправиться в церковь. Мадам Перикан смотрела, как они едят, не прикасаясь к поданным на стол блюдам, соблазнительным и аппетитным, несмотря на трудные военные времена — в обширных кладовых ее матушки было сделано немало запасов, как только стало известно об объявлении войны.
Мадам Кракан, прикрыв белоснежной салфеткой обширную грудь, справлялась с третьим гренком, намазанным сливочным маслом, чувствуя, что желудок, скорее всего, с ним не справится; смущал ее и холодный пристальный взгляд дочери. Время от времени она прекращала жевать и боязливо поглядывала на мадам Перикан.
— Уж и не знаю, зачем я все ем, Шарлотта, — говорила она, — ведь чувствую, больше не влезет.
Мадам Перикан отвечала с убийственной иронией:
— Нам всем приходится совершать над собой усилия.
И поставила перед матерью полный кувшин шоколада.
— Налей мне еще полчашечки, Шарлотта, но только прошу тебя, ровно полчашечки.
— А вы знаете, что я наливаю вам уже в третий раз?
На мадам Кракан, похоже, внезапно напала глухота.
— Конечно, — проговорила она, покачивая головой, — ты, конечно, права, Шарлотта, когда говоришь, что надо как следует подкрепить свои силы перед печальной церемонией. — И со вздохом принялась за пенистый шоколад.
В дверь позвонили, и слуга принес пакет мадам Перикан. В пакете лежали фотографии Филиппа и Юбера. Она посылала сделать для них рамки. Мадам Перикан долго смотрела на портреты, потом встала из-за стола и поставила их на консоль, отошла на несколько шагов, оценила, как они смотрятся, и отправилась к себе в спальню за розетками из черного крепа и трехцветными бантами. Бантами и розетками она украсила портреты сыновей. Няня, стоявшая на пороге столовой с Эммануэлем на руках, всхлипнула. Жаклин и Бернар заплакали вслед за ней. Мадам Перикан взяла своих детей за руки, помогла им встать и подвела к консоли с портретами.
— Милые мои, посмотрите внимательно на ваших старших братьев. Попросите Боженьку, чтобы помог вам быть похожими на них. Постарайтесь быть такими же, как они, послушными, исполнительными, старательными. Ваши братья были такими хорошими детьми, — произнесла мадам Перикан сдавленным от горя голосом, — что я не удивляюсь — Бог захотел вознаградить их и увенчал пальмовой ветвью мученичества. Не плачьте, они рядом с добрым Боженькой, они видят нас, они нам помогают. Они встретят нас на небесах, а пока мы здесь, на земле, мы можем ими гордиться как христиане и как французы.
Теперь уже плакали все; даже мадам Кракан отставила шоколад и дрожащей рукой искала носовой платок. Филипп на портрете был как живой и смотрел, как при жизни, ясным глубоким взглядом. Казалось, он смотрит на близких снисходительно, любовно, улыбаясь ласковой улыбкой, которая иной раз у него появлялась.
— И не забывайте в ваших молитвах тех несчастных детей, что погибли вместе с ним, — закончила мадам Перикан.
— Может быть, они не все погибли?
— Вполне возможно, — рассеянно отозвалась мадам Перикан. — Да, все возможно… Бедняжки… Но с другой стороны, приют — такая тяжкая ноша, — прибавила она, и ее мысли вернулись к завещанию свекра.
Мадам Кракан отерла глаза.
— Милый Юбер… такой добряк, такой шутник. Помню, однажды, когда вы у меня гостили, я как-то после завтрака задремала в гостиной, а наш плутишка спустил с люстры липучку для мух прямо мне на голову. Я проснулась и как закричу. В тот день ему хорошенько досталось от тебя, Шарлотта.
