Здесь, в Джуре, он в задумчивости проходил иногда мимо замысловатого здания, которое на солнце походило на фруктовое пирожное, а ночью на венский торт. Он рассматривал его окна и двери, металлическое приспособление в форме серпа для очистки обуви перед входом возле лестницы и серебряную ручку звонка. В этом доме жил Ян Томка Сасский, из книги которого «Illyricum vetus et novum» он когда-то в Сентандрее по заказу падре Ружички переписывал одну главу. Иногда он думал, а не позвонить ли ему в эту дверь, но тут же взгляд его падал на собственную пыльную монашескую рясу, которая свидетельствовала о нищете. У него не было денег даже на наперсный крест. И он понимал, что дальше серпа для чистки обуви его просто не пустят.
Когда в 1737 году началась новая австрийско-турецкая война, иеромонах Гавриил бежал в Сентандрею и там впервые увидел своего ребенка. Аксиния привела показать. Мальчик, бледный и черноглазый, ударил его ногой в голень. Он был крещен сначала в сербской, а потом в Римско-католической церкви и хорошо одет. Заботился о нем падре Ружичка, в доме которого на Клисе Аксиния по-прежнему работала. В то утро разнеслась новость, что Белград эвакуирован и возвращен туркам и что в Вене, не оставив наследников мужского пола, умер австрийский император Карл IV. В проповедях Гавриил теперь поминал имя новой императрицы Марии Терезии. И в Сентандрее, и на окрестных дорогах было много беженцев, которые спасались от турок вместе с австрийской армией, а среди них оказался и патриарх сербский Арсение IV Шакабента.
Гавриил слушал, как он, бледный и усталый, чинодействует во время вечерни в сентандрейском соборе. В черном облачении с черной каймой, с наперсным крестом на пурпурной ленте, патриарх носил под подбородком бороду, напоминавшую серп. Стоя на службе, Гавриил во время пения повторял в мыслях стихи патриарха, которые теперь воплотились в жизнь:
Отверзни, город Белый, врата свои,
И вепрь сожрет детей твоих.
А вскоре и сам иеромонах оказался перед отверстыми вратами.
Его духовник, а за ним и владыка будимский начали снова уговаривать его оставить приходскую службу и проповеди в церквях и удалиться в какой-нибудь монастырь. Он тогда отправился в Коморан, и там местный молодой дьякон, столкнувшись с ним на улице, остолбенел, не веря своим глазам, а потом бросился к перу и бумаге и внес в коморанскую летопись фразу, которая пережила их обоих: «Появился у нас иеромонах Гавриил Стефанович, прославленный проповедник из Сентандреи…»
Возле села Помаз, где сваты останавливаются перед каждым домом, чтобы выпить по стакану вина, есть источник, который в народе называют Сулеймановац… Вместо того чтобы сразу идти в монастырь, Гавриил несколько ночей провел здесь, в шалашах сторожей виноградников. Отдыхал, устремив взгляд в бесконечность Вселенной, бабочки садились ему на открытую ладонь, а он думал: «Смотрю в звездное небо, как глухой слушает музыку…»
Как-то утром он неожиданно проснулся, почувствовав, что кто-то стоит у его изголовья, но не в шалаше, а снаружи. Выйдя, он увидел парня с черными глазами, выше себя ростом, с веснушками на руках и лице. При его появлении парень прошептал с каким-то присвистом:
— Падре Ружичка приветствует тебя. Спрашивает, что есть Воскресение и что такое «черные князья»? Когда сможешь, напиши ему письмо… А моя мать Аксиния послала меня, чтобы ты хоть что-нибудь уделил нам на пропитание… Она каждый день ходит сидеть под цикутой на берегу Дуная, сидит там и плачет… Теперь ты знаешь, кто я такой. А если ты нам ничего не дашь по-хорошему, я возьму силой…
Изумленный Гавриил, толком не очнувшийся ото сна, с трудом узнал парня, схватился за узел волос у себя на шее, развязал его, достал тот самый дукат, что много лет назад дал ему Ружичка за переписанную главу из книги Яна Томки Сасского, и протянул со словами:
— Когда и если разбогатеете, вернете. Это все, что у меня есть. Теперь я с пустыми карманами.
Парень ударил Гавриила ногой по лодыжке, схватил дукат и побежал вниз по дороге.
В тот день жизнь Гавриила свилась клубком, как змея вокруг посоха. Он принялся улаживать все свои дела и заботы, словно они у него последние. И решил не идти в монастырь, а вернулся в свою башню в Сентандрее. Собрался еще раз в корне изменить свою жизнь.
Сентандрея его изумила. Владыка, архиерей Будимский, Стольнобелградский, Сигетский и Мохачский, Василие Димитриевич времени не терял. Одну за другой возводил он по Сентандрее церкви. Церковь Святого Николая, которую Гавриил помнил деревянной, было не узнать. На ее месте возвышалась каменная, с новой колокольней.
Войдя в Преображенскую церковь, Гавриил залюбовался иконостасом, особенно же привлекла его внимание икона Вознесения, которую написал какой-то украинец. Звон колоколов новых церквей выманил его на улицу. Он не узнавал этого города. Не понимал, что произошло. На стене одного из новых торговых домов он увидел знак:
Он знал, что означает такой крест: якорь был символом надежды и речного могущества на Дунае, двойной крест — это христианство восточного обряда, а четверка означала фиксированную торговую прибыль в честных четыре процента… Но дом с этим торговым знаком был прекрасным, построенным по новой моде. Тут его осенило. Все это произошло благодаря четырем процентам прибыли от торговли. Прежние его прихожане теперь разбогатели, занимаясь торговлей на границе двух враждующих империй: Австрии и Турции, на границе трех религий с двух континентов. Следуя за колокольным звоном, он направился в Збег и обнаружил там новехонькую церковь Святого Духа. Все вокруг менялось к лучшему…
Он ходил смятенный и словно окосевший, потому что взгляд одного его глаза был живым, а другого мертвым. Он думал, что, может быть, тоже мог бы начать все сначала. Но прежде нужно порвать со старой, грешной жизнью. Полностью порвать. Очиститься и умом, и телесно. Еще раз. Он поднялся к себе на колокольню, посмотрел в окно и увидел, как птицы, тесно сбившись на льдинах, плывут вниз по Дунаю. Он нарисовал на стекле маленькую икону и написал два письма. Одно падре Ружичке, по-гречески, второе на сербском церковном языке тому, у кого был в подчинении, духовнику Кириллу. Оба письма были найдены в башне после смерти Гавриила неотправленными.
8. Письма того, кто больше ничего не напишет
I.
Письмо падре Ружичке (в переводе с греческого).
Получив сообщение от Вас, хотел бы пояснить то, в чем я, возможно, был недостаточно ясен.
Вы спрашиваете меня, мой брат во Христе, что такое «черные князья», о которых я упомянул Вам в тот день в легенде о Богородицыных слезах.
1. Легенда гласит: «По этому слезному пути, по капающим из глаз Богородицы слезам в небо бесконечной толпой поднимаются мертвые детки и легко избегают встреч с черными князьями небесными…» Еще тогда при встрече с Вами мы прояснили для себя, что «детки» — это души умерших людей. Итак, души умерших движутся в своих других телах по Вселенной, где их подстерегают опасности. Ибо вечность одна, а времена многочисленны и некоторые текут параллельно вечности, никогда не пересекаясь с ней. Такие опасности легенда и называет «черными князьями». В сущности, это пространства во Вселенной, где вечность и время не пересекаются, именно так образуются бесплодные времена, в которых невозможно золотое сечение вечности и времени, поэтому там не может возникнуть «настоящее», а вследствие этого и жизнь. Такие времена, как я уже сказал, текут параллельно вечности, но в отличие от вечности, которая течет в обоих направлениях, они, названные в легенде «черными князьями», текут только в одном направлении, чтобы никогда не соприкоснуться с вечностью, разве что только в бесконечности, где они, вероятно, погружаются в нее и ею уничтожаются. Если души умерших окажутся в руках таких «черных князей», то есть в потоках бесплодного времени, они не попадут в свой «хлев», то есть в свое «настоящее», и у них не будет условий для жизни. А если их время пересечется с бесплодным временем, это будет означать смерть. Избежать встречи с «черными князьями» (то есть избежать пересечения твоего времени с бесплодным временем) означает продолжить путь, продолжить жизнь в другом теле.
