— Ладно, Эрнест Гросс из Коалиции по правам человека говорит, что об этом обязано сообщить какое-нибудь израильское издание. Чтобы спасти честь страны.
— Ах, ну да, — сказал Циммер. — Эрнест же цадик.
Лукасу показалось, что в голосе Циммера прозвучало презрение, хотя и не был уверен.
— Ты работал во Вьетнаме, да, Циммер?
— Работал. И не забывай, что я был на другой стороне. Работал под вашим напалмом и огнем вертолетов, под бомбами с Бэ — пятьдесят два.
— Почему вьетнамцы так хорошо сражались? — поинтересовался Лукас. — Почему так упорно? Думаешь, потому, что были такие идейные?
— Нет, — сказал Циммер. — Просто они были не в состоянии смеяться. Им недоставало присущего американцам чувства юмора. Ежели серьезно, то это не была профессиональная армия, их просто призвали по мобилизации. Но они всегда мыслили себя в единстве с армией. К тому же они никогда не жили в довольстве, так что им нечего было терять, в отличие от американцев. Образцовые солдаты.
— Был там после?
— Дважды. Если вернуть мертвого коммуниста в Сайгон или даже в Ханой, он умрет второй раз. Сегодняшний режим там более продажен, чем прежний.
— Откуда тебе знать? Ты что, видел тогдашний Сайгон?
— Бывал иногда. Помню, недолгое время у нас были поляки в Международной контрольной комиссии. Они могли сделать мне нужные документы. Так что я видел все злачные места. А еще тоннели под Ку-Чи[146]. Это что-то потрясающее. Ты, наверно, уже не застал?
— Да, чуть-чуть не застал.
— Забавно, — сказал Януш Циммер, — мы видели мир с противоположных сторон. Мне никогда не удавалось попасть на Запад без больших сложностей, тогда как везде, где господствовал так называемый социализм, я был желанным гостем.
— Скучаешь по нему?
— Я объехал всю Африку корреспондентом Польского агентства новостей, — сказал Циммер. — Не было ни одного варианта африканского социализма, которому бы я не был свидетелем.
— Это не ответ.
— Знаешь что, кончай! — раздраженно сказал Циммер. — Это была такая жуть — не описать. Вожди, монархи-каннибалы, головорезы в темных очках, воображавшие себя кагэбэшниками. Естественно, я писал об этом с энтузиазмом и одобрением. На твоей стороне, о ком писал ты, тоже были отнюдь не ангелы. Взять хоть Мобуту[147].
— Вот интересно, что думала на сей счет Сония Барнс? — сказал Лукас.
— В самых худших местах ее бы сразу убили. Нет, не сразу. Сперва бы изнасиловали и пытали. Но ей хватило ума поехать на Кубу. А Куба — это другое дело.
— Разве?
— Конечно. Самый заматерелый антикоммунист питает слабость к Кубе. Даже я.
— Но, Януш, ты не был антикоммунистом. Или был?
— Не сразу. Я был членом партии.
— А потом?
Циммер ничего не ответил.
— Я всегда был католиком, — сказал Лукас. — Веровал. Во все веровал.
— Это же хорошо, нет?
— Не знаю, — ответил Лукас. — Ты думаешь, это хорошо? Веровать?
— Зависит от того, во что веруешь, не считаешь?
— Какой ты зануда, Циммер. Я пытаюсь говорить философски. А ты все со своим здравым смыслом.
— Знаешь, — сказал Циммер, — я родился в Польше, где верования насаждались танками и виселицами, газом и дубинками. Так что я разборчив в вопросе веры.
— Разумно.
— Ладно, давай так, — сказал Циммер, вставая. — Ты держи меня в курсе насчет синдрома, а я буду держать тебя в курсе насчет сектора.
15
Совсем молодая, невозмутимая и прелестная Сильвия Чин была сотрудницей американского консульства в Западном Иерусалиме. Американских консульств в городе было два, и, насколько было известно журналистам, их ближневосточная политика резко различалась. То, что находилось на улице Саладина в здании, когда-то принадлежавшем Иорданскому Королевству, ежедневно имело дело с палестинцами и считалось произраильским. Второе, в центре города, в Еврейском квартале, якобы благоволило палестинцам.
Сильвия была калифорнийская китаянка, которую Слифорд[148]избавил от замашек «девушки из Долины»[149], вице-консул, в чьи дополнительные обязанности входило вытаскивать редких заблудших американских соотечественников из неприятностей, в которые их заводили разнообразные безумные духовные подвиги. Она была осведомлена о религиозных фанатиках в городе и вообще о культах. Но при этом ей была свойственна скрытность и присущее юристам нежелание высказывать свое мнение. В то же время она испытывала нежные чувства к Лукасу, в котором видела верного поклонника.
— По большей части мы имеем дело с одиночками, — сказала она Лукасу. — Иногда нам звонят семьи. Иногда они откалывают какой-нибудь номер, тогда нам звонят из полиции. Несколько человек пропали.
— А как насчет групп?
— Ну, у меня официальный запрет говорить на эту тему. А так, всяко бывает.
— Я ищу что-нибудь впечатляющее. Или интересное. Или оригинальное.
— Ладно, — согласилась Сильвия. — Слышал о Галилейском Доме?
— Я знаком с тамошним проповедником. Но бывать у них не бывал.
— Присмотрись к ним. Те еще шутники.
— Что-нибудь еще? Ссылки на источник не будет. Назовем тебя так: «один западный дипломат».
Сильвия помотала головой.
— Ну «информированный источник».
Она немного подумала.
— Если ненароком обнаружишь что-то любопытное, — предложила она, — можешь поделиться с нами, о’кей?
Подача опытного питчера, оценил Лукас. Он почувствовал ностальгию по временам холодной войны. А кто ее не чувствует?
— В любое время, подруга.
Он всегда с готовностью откликался на намек о совместном ланче.
— Это христианские ультрасионисты, — сказала вице-консул Чин. — Близкие к израильским правым. Что забавно, потому что кое-кто из их руководства одно время был настоящим антисемитом. Теперь они здесь, и, похоже, им здесь нравится.
