Книга Каббала и бесы - Яков Шехтер

Посвящается Ицику-Герцу, второму сыну варшавского раввина Пинхаса-Менделя

«Я сама хотела об этом написать, – призналась моя гостья, – но, во-первых, я не писательница, а во-вторых, даже если я была бы писательницей, у меня все равно бы ничего не вышло просто потому, что я все время ставлю кляксы».

Мы познакомились в больнице – в том злосчастном корпусе, где содержат «растения» – людей с отключившимся мозгом. Живет только тело: ест, пьет, выделяет отходы, растут волосы, ногти, но разум – то, что, собственно, делает человека человеком, – отсутствует. В таком состоянии больной может прожить многие годы – всё зависит от ухода: внимательности медсестер и умения врачей. А в этой больнице умели ухаживать…

Я пришел навестить своего друга – писателя Фредди. Год назад с ним случился инфаркт. Фредди давно разошелся с женой и жил с сыном, семнадцатилетним оболтусом. Когда отец закатил глаза и повалился на диван, он, вместо того чтобы сразу вызвать «неотложку», сначала брызгал на него водой, а потом бросился звонить к знакомым. Первый телефон оказался занят, второй не отвечал, и только по третьему велели немедленно вызывать «скорую». Так парень и поступил, но упущенные минуты оказались роковыми: когда врач вбежал в комнату, Фредди уже умер – сердце остановилось.

Сердце всего лишь мышца, мощный разряд электрического тока заставил ее снова сокращаться, но мозг, несколько минут остававшийся без кислорода, к нормальной работе уже не вернулся.

Наши общие с Фредди друзья приводили к нему экстрасенсов, и те, совершая пассы вокруг его неподвижной головы, обещали скорое выздоровление. Приходили и каббалисты, из тех, кого можно нанять за разумные деньги. Тряся полами своих белых одеяний, они долго раскачивались возле постели, бормоча молитвы и благословения.

Но все напрасно. Фредди продолжал безмолвно лежать, безучастный к попыткам оживления.

Его палата оказалась пустой. Медсестра, бухарская еврейка в кокетливо сдвинутой набок белой шапочке, указала рукой вглубь коридора.

– Ваш друг на балконе, дышит воздухом.

Во время прошлого визита я сунул ей в ладонь двадцать шекелей и попросил получше присматривать за Фредди. Она сжала мои пальцы, словно в порыве благодарности, и произнесла несколько по-восточному цветистых обещаний. Ее жар не соответствовал размеру подношения, а моя ладонь ощутила возбуждение совсем иного рода.

В мои планы не входило заводить роман с медсестрой, я осторожно высвободил пальцы и вежливо, но прохладно распрощался. Она еще раз повторила обещания, разочарованно надув сердечком накрашенные губы, и я понял, что мои шекели пропали даром.

«Наверное, медсестра решила, что ее прелести не пришлись мне по вкусу, – подумал я, спускаясь в лифте на первый этаж больницы. – Не стану же я рассказывать ей о девушке, которую люблю уже пять лет, но для которой теория музыки милее меня. Запутавшись в нотной линейке, она все эти годы строчит в Лос-Анджелесе никому не нужную диссертацию. Впрочем, мы оба запутались, попали в капкан – и она, и я».

Фредди я нашел на балконе – под огромным тентом на колоннах, увитых плющом. За деревянной решеткой ограждения открывался чудесный вид на холмы Рамат-Гана, покрытые черепичными крышами старых домов. Слева возвышались небоскребы Тель-Авива, между ними сквозь голубую дымку проглядывали иерусалимские горы. Здание больницы граничило с центральным парком, кроны старых деревьев вымахали почти до балкона, расположенного на шестом этаже. Листья вздрагивали и шелестели под порывами ветерка, их несмолкаемый шум располагал к дремотному созерцанию.

Но наслаждаться всем этим великолепием было некому. В креслах-каталках, выстроенных ровными рядами на затененной части балкона, неподвижно лежали «растения». Их глаза были прикрыты, руки не шевелились, лица, словно застывшие маски, сохраняли неизменное уже до самой смерти выражение. Только веки иногда подрагивали.

Я присел возле каталки Фредди и поговорил с ним несколько минут. Просто так, понимая, что говорю с пустотой. Моего друга больше не существовало. Распростертая в кресле бренная оболочка походила на него, как фотография на живого человека. Мое внимание привлекла молодая женщина, обходившая кресла. Возле некоторых она задерживалась – где больше, где меньше – и, склонившись над «растением», что-то такое делала. Что именно, я не мог понять, но мне показалось, будто она водит руками над лицами спящих.

«Очередной шарлатан-экстрасенс», – подумал я с привычным раздражением. После истории с Фредди я стал скептически относиться к экстрасенсам и каббалистам.

Женщина выглядела довольно миловидной, даже красивой, одевалась так, как одеваются ультраортодоксы. На вид ей было лет около тридцати, но голову она не покрывала, и волосы не походили на парик. Судя по всему, она была не замужем, что для такого возраста в ультраортодоксальной среде удивительно. Когда женщина приблизилась и я смог рассмотреть, чем она занята, любопытство заговорило во мне с силой страсти.

Из лежащих в креслах она выбирала женщин и, закручивая вокруг подбородка или верхней губы обыкновенную суровую нитку, выдергивала волоски.

– Ловко у вас получается, – сказал я, когда женщина обработала соседку Фредди.

Она благодарно улыбнулась.

– Вы здесь работаете? – продолжил я попытку завязать разговор.

– Нет, прихожу помогать. Привести их, – она обвела рукой ряды кресел, – в порядок перед визитами родственников.

– Что значит в порядок?

– Им лекарства дают – успокоительные, иначе они, хоть и «растения», но все равно нервничают, пускают слюну, дрожат, чаще мочатся. А лекарства гормональные, у женщин от них усы растут и борода. Родственники приходят один раз в неделю, перед субботой, вот я и появляюсь в четверг и навожу косметику.

– А почему ниткой? Есть же пинцеты и прочие современные средства.

– Даже не знаю. Нас так в детстве мама научила. Она из Ирана, там так принято. Пинцетом поранить можно или поцарапать. Они ведь не скажут, если больно. А ниткой – быстро и безопасно.

Она указала подбородком на Фредди и спросила:

– Это ваш друг или родственник?

Обрадованный завязавшимся разговором, я рассказал ей грустную историю Фредди.

– Писатель, – произнесла женщина, – как интересно. Никогда не разговаривала с живым писателем.

– Неправда, – возразил я.