I
Колышко не поехал на постройку. Он снял сюртук и воротничок и развернул хрустящую кальку. Проект молочной фермы все еще не готов. На двух фабриках предстоит экспертиза. На постройке епархиального дома леса с южной стороны грозят падением. Он чувствовал, что характер у него грубеет и начинает портиться.
— Гавриил! — крикнул он. — Гавриил! Где же сегодняшняя почта?
Испуганный Гавриил вошел с пачкой писем и пакетов. В это время прозвонил телефон.
— Нил, это ты?
Говорила Сусанночка.
— Доброе утро, дорогая. Я спешно занят.
Мелькнули в воображении темные, ленивые глаза. Припомнился раздражающий запах вчерашних поцелуев. Но он поспешил заслониться деловым настроением.
— Дорогая, я позвоню тебе сегодня в шесть…
Она сказала скороговоркой:
— Зина сегодня вечером уезжает в театр.
— Я позвоню.
Он сейчас выкинул ее из головы.
— Василий Сергеевич! — позвал Колышко, с раздражением глядя на большой синий конверт с клеймом фабрики братьев Толбузиных.
Помощник вошел, как всегда, нарочно медленно. Этот способ передвижения он избрал для поддержания собственного достоинства. Он имел две серебряные медали, так же как и Колышко. Правда, он не был в академии, но академия дает только марку. Не более. Ему в жизни не повезло. Это вернее. К тому же он пил. Теперь он был уже старик и осужден на вечное помощничество. Вскрыв синий конверт, Колышко, не глядя, сунул его Василию Сергеевичу.
— Съездите осмотреть помещение для котлов.
Гавриил продолжал стоять. Он сказал:
— Вот это письмо подала сейчас одна дама.
— Какая дама?
Он протянул Колышко маленький, узенький серовато-фиолетовый конверт. Запахло духами.
— Не могу знать. В таком лиловом манто. Спросили только: «Господин архитектор Колышко дома?»
Колышко перебил:
— Надо спрашивать от кого.
— Я спрашивал. Они сказали: «Нил Григорьевич знают».
Колышко брезгливо осмотрел письмо. Он не имел никаких сомнительных дамских знакомств. Но почерк был крупный и решительный. Он вскрыл конверт. Помощник отвернулся к окну. Приятно остановили ровные, широкие, густые строки. Большие буквы напоминали маленькие, буква «ж» — перечеркнутое «ш». Повеяло ароматом индивидуальности.
Он прочел:
«Умоляю Вас, умоляю позвонить мне по телефону 2-41-02. Я вчера познакомилась с Вами у Биоргов. Вы, конечно, не заметили меня. Я не выделяюсь ничем. Я не хочу обманывать Вас разными выдуманными предлогами, чтобы после не краснеть. Если уже нужно, я краснею сейчас. Ради Бога, простите. Не подумайте обо мне плохо. Умоляю позвонить.
Вера Николаевна Симсон.
Мой адрес: проезд Никитского бульвара[1], дом 2».
Колышко повертел в руках твердую, как картон, цветную бумажонку, оглядел еще раз конверт, почерк и поднял вопросительный взгляд на помощника.
— Вы ее не знаете? — спросил тот, показав передние два зуба.
Он опустился на кожаное кресло и с видом знатока протянул руку. Колышко неохотно передал ему письмо. Старик водрузил поверх очков пенсне и, откинув голову, прочел. Его старая кожа под редкой бородкой сморщилась от улыбки.
— Гавриил! — строго крикнул он и постучал толстой подошвой.
Вошел Гавриил, вытирая руки о белый передник. Он кончал уборку комнат. В дверь влилась свежесть от выставленного в приемной окна. Гул пробужденных улиц ярко напомнил о весне. Отвратительно и ненормально вскрикивали автомобили. У Гавриила было виноватое лицо.
— Хорошенькая? — строго спросил его Василий Сергеевич.
Он чувствовал большое желание позабавиться. Рукава его пиджака были уже обтянуты коленкоровыми нарукавниками, чтобы не вытирался на обшлагах ворс. Он умел долго и упорно работать, но случай казался ему достойным маленького антракта. Кроме того, он хотел, чтобы у патрона была небольшая, но интересная любовная интрижка. Отчего же, это полирует молодым людям кровь.
Гавриил смешно покраснел. Барин снисходительно делал вид, что не слушает. Это придало ему смелости.
— Она из себя ничего, — сказал он. — Хорошенькая. Вся в лиловом. И шляпка. По всем статьям. Очень даже интересная.
Он улыбался ртом, сохраняя в глазах серьезность. Василий Сергеевич многозначительно посмотрел на Колышко.
— Можешь идти, — сказал он Гавриилу.
Колышко знал, что сам некрасив, и к хорошеньким женщинам, к тому же малоизвестным, относился с осторожностью всех некрасивых мужчин.
Когда Гавриил вышел, Василий Сергеевич набросился на патрона:
— Оставьте! — горячился он. — Это же порядочная женщина. Хотя что из того? Счастье плывет молодым людям прямо в руки. Эх вы! Помилуйте, я же вам говорю, что она порядочная женщина. Вы не имеете права оставить письмо без ответа. Это, простите, хамство, невоспитанность.
Колышко смешило, что он напирал почему-то на свои слова, что она порядочная женщина.
— Именно потому, что она порядочная женщина, — сказал он. — Порядочная женщина заслуживает урока.
Он бросил письмо и конверт в корзину под стол.
— Оставьте! — кричал Василий Сергеевич. — Вы обязаны позвонить. Говорю как честный человек.
— Ну-с, так вы, значит, поедете осматривать котельное помещение, — сказал Колышко, нахмурившись.
Василий Сергеевич постучал себя костяшкой согнутого пальца по лбу. На правах старика он позволял вольности. Потом он с достоинством поднялся и направился к двери, но в дверях остановился и спросил уже обыкновенным голосом:
— Котельная со сводами?
Он предоставлял дуракам самим устраивать свою жизнь.
II
Колышко развернул проект во всю ширину стола. Ему сделалось жарко. Он расстегнул ворот, обнажив широкую, поросшую рыжим волосом грудь. Весна и скромные поцелуи Сусанночки достигали своего. Чаще и чаще он навещал дом свиданий, где жил с полькой Ядвигой. Оттуда он выходил грязным и телом, и духом. Но Сусанночка ожидала развода с мужем. Правда, ей было двадцать лет. В июне они перевенчаются. У нее такие же полные плечи, как и у Ядвиги. Муж у нее большой подлец. Он затянул всю эту канитель почти на целый год. Ах, если бы Сусанночка пришла хоть один раз к нему на квартиру одна!
