Они смотрят друг на друга поверх роз. Люси вспоминает, что однажды отец купил маме шифоновый шарфик точно такого же оттенка, в прохладные вечера мама накидывала его на голову, а Люси иногда надевала его с бордовым свитером.
— Нет, — задумчиво говорит Наоми. — Мне бы хотелось, чтобы его вообще никогда не было.
Открывается стеклянная дверь, и входит дядя Джек в длинном махровом халате.
— Глазам не верю, — восклицает он. — Люси?
Люси встает и подходит, целуя его в щеку. От щеки пахнет хлоркой и лосьоном для загара.
— Я вчера видела Андреа, — говорит она.
— Да, — гордо говорит Джек. — Она мой адвокат.
И тогда Люси понимает, что тетя Наоми ошибается. Никогда она не была у него любимицей, хотя, возможно, когда-то он пытался убедить себя в этом.
— Она тебе сказала, что беременна? — спрашивает Джек. — Я уж думал, у них никогда не получится.
— Джек! — возмущается Наоми.
— Это хорошая новость, — говорит Джек. — Хорошие новости нужно рассказывать. Пока, правда, ничего не заметно.
Джек садится за стол и берет кофе, который Наоми налила ему из другого кофейника.
— Без кофеина, — объясняет она Люси.
Люси думает, что Скаут, будь он жив сейчас, не стал бы пить кофе без кофеина, хотя как знать. Скауту не было сорока, когда он погиб. Ему не нужно было думать о бескофеиновом кофе и медицинской страховке и о том, как будешь выглядеть после бессонной ночи, не говоря уже о том, что значит лишиться своего маленького плота, когда ты вступишь в средний возраст.
— Где наш мальчик? — спрашивает Джек, разламывая пополам луковый рогалик. — Где Кейт?
— Никаких жиров, — говорит Наоми, когда он тянется за маслом.
— Во Флориде, — говорит Люси. Это чистая правда; на этот раз не нужно чувствовать себя виноватой.
— Все такой же смышленый? — спрашивает Джек. — Ты прекратишь это наконец? — говорит он Наоми, когда та пододвигает к нему коробку с заменителем масла. — Эта женщина вдруг стала у нас министром здравоохранения, — снова обращается он к Люси. — Ты, случайно, не получила степень доктора медицины, пока я отлучался? — Это уже Наоми.
Джек и Наоми улыбаются друг к другу, но Наоми продолжает упрямо подсовывать ему заменитель.
— Мне нужно было вам позвонить из Флориды, когда я уехала, — говорит Люси. — Но после развода все стало так сложно.
— Развод — это всегда сложно, — соглашается Джек.
Люси трогает пальцами кофейное пятно на скатерти. Теперь она знает, как просто быть жестоким, даже не нужно прикладывать никаких усилий; дети практикуются в этом каждый день.
— Прости, — говорит она дяде.
— Ничего страшного, — говорит дядя Джек. — Скатерть можно отдать в химчистку.
Но она никогда уже не будет прежней, Люси об этом знает. Желтоватое пятно останется навсегда, и даже если скатерть не выбросят, то под хороший фарфор уже не постелют. Они пьют свой кофе с булочками из лукового теста, обсуждают интенсивность движения на скоростной автостраде на Лонг-Айленде и досиживают до того момента, когда Люси пора откланяться.
— Скаут, — неожиданно говорит возле двери Джек, который пошел ее проводить.
Слово вырвалось случайно. Раньше он никогда не произносил имени своего брата в присутствии Люси, и когда она тут поселилась, то была почти благодарна за это. Она ничего не взяла из родительского дома, только свои вещи, а теперь жалеет, что оставила там мамин розовый шарфик и потрепанный портфель Скаута, в котором он носил ноты. Люси поднимает глаза на Джека, и тот оправдывается:
— Это из-за стрижки. Ты так на него похожа. Профиль. Нос.
От дверей слышно, как Наоми убирает со стола в гостиной. Слышно, как возле бассейна гудят фильтры.
— Я был ребенком, — говорит Джек. — Это странно, но факт.
Когда Люси выходит из дома, ей немного трудно дышать. Она вспоминает, что у нее всегда была легкая аллергия на лилии. У Кейта тоже. У него всегда с мая по июль заложен нос, а потом еще в конце августа, когда цветет амброзия. Когда он был маленький, она в этот период старалась его не выпускать, а он, даже еще не умевший ходить, молотил по сетчатой двери, пока не вываливался во двор. Выруливая на улицу от дома Наоми и Джека, Люси газует так, что мелкий гравий стучит по свеженькой краске «селики», но уже на Миддл-Нек сбрасывает скорость: Нью-Йорк не Флорида. Во-первых, машин больше, во-вторых, езда быстрее и жестче. Наверное, Люси должна рассердиться, она ведь просила Джулиана не ездить за ней; спасибо, хоть держится на расстоянии. И все же неприятно, когда за тобой хвост, даже если о нем знаешь, это все равно как если бы тень твоя растянулась на три квартала вместо того, чтобы быть там, где ей полагается.
Если бы она даже старалась понять, с какой стати вчера так воспылала страстью, все равно бы не поняла. Тут нет рациональных причин, они за пределами логики. Люси не собирается думать о Джулиане, вот и не думает, но это дается с таким трудом, что, когда она ставит машину на переполненной муниципальной парковке, у нее просто нет сил. В салоне Салвуки ей снова приходится объяснять регистраторше, кто она такая, прежде чем ей позволяют пройти к нему. Люси входит в зал в тот момент, когда он занят с беловолосой клиенткой с таким чудовищным загаром, что непонятно, где она умудрилась так загореть в мае. Люси называет себя, и он на мгновение отрывается от укладки, изучая ее отражение в зеркале.
— Ты у меня не была почти год, — говорит он укоризненно. С виду Салвуки больше похож то ли на бухгалтера, то ли на наемного убийцу, только не на парикмахера. — Что с тобой сделали?
— Это из-за хлорки, — сознается Люси. — Пришлось состричь.
— Не знаю, могу ли я чем-то помочь, — говорит Салвуки.
— На самом деле я пытаюсь найти одну вашу клиентку, — говорит Люси.
Порывшись в сумочке, она достает фотографию. Сейчас он скажет, кто это, и Люси свободна. Она может выметаться отсюда, добыв это имя, и полиция обалдеет, а тем более Пол Сэлли; она спасет сына да в придачу попадет на первые полосы. Если повезет, то не придется говорить про Джулиана Кэша, и она о нем забудет, и не будет он вставать перед глазами.
— Это не моя клиентка, — говорит Салвуки, возвращая Люси фотографию и берясь за щетку.
— Она стриглась здесь, — настаивает Люси. — Она сама говорила. Посмотрите еще раз.
— Такой цвет я бы запомнил, — говорит Салвуки. — И лицо бы запомнил.
— Она недавно перекрасилась, — в панике говорит Люси.
До сих пор ей не приходило в голову, что память может его подвести. Он бы и ее не узнал, если бы кто-нибудь вдруг заявился в салон с фотографией самой Люси, где она, стриженная почти под ноль, стояла бы под полуденным флоридским солнцем. Люси смотрит на Салвуки, который занят укладкой: он видит только волосы, остальное для него лишь приложение.
