– Скажите, как вас зовут, если, конечно, не сочтете меня грубияном.
– ЭнниТабб, капитан Кумбе.
– Откуда вам известно, кто я такой? – спросил он с любопытством.
– Боже мой, вас в Плине все знают, – она улыбнулась.
– Вы дочь Рубена Табба?
– Да, конечно, его вторая дочь. Нас восемь детей в семье.
С Рубеном Таббом Джозеф учился в школе, и это его ребенок. Он вспомнил далекое прошлое. О, дьявольщина, Филипп был прав, он пожилой человек. Ровесник отца этого ребенка.
– Если я возьму на себя смелость спросить, сколько вам лет?
– Только что исполнилось девятнадцать, капитан Кумбе, но люди говорят, что выгляжу я моложе, и это очень досадно, Джозеф бросил взгляд на ее надутые губы и рассмеялся.
– Вам хочется быть старой, – сказал он, дразня ее, – и ковылять по городу с шалью на плечах и кружевным капором на голове?
– Вы смеетесь надо мной, капитан Кумбе, – девушка отвернулась и нахмурилась. – Я имею в виду, что хочу, чтобы меня принимали за молодую женщину, а не за глупого ребенка.
– Это довольно легко, – с хитрым видом прошептал Джозеф, наблюдая за ее лицом. Она снова покраснела и закусила губу. – Где вы живете?
– Вон там, сразу за углом, третий дом с кремовыми занавесками. Ах! Отпустите меня, мне бы не хотелось, чтобы нас увидели, к тому же я уверена, что могу идти сама… теперь.
– Почему не позволить мне пронести вас немного дальше… до калитки?
– Нет. Ах, нет.
Джозеф опустил ее на ноги.
– Вы чувствуете себя достаточно сильной?
– Да, капитан Кумбе, честное слово. Это не стоит того шума, который я подняла в поле.
Она протянула ему руку.
– Я вижу, у вас груда прекрасных примул, – сказал Джозеф, ища предлог задержать ее.
– Да, это мои любимые цветы.
– А вам не хочется набрать их побольше?
– О, конечно. Наверное, завтра я схожу к скалам и наберу еще одну корзинку.
Джозеф взял в руку несколько цветков и внимательно их осмотрел.
– Ба! Эти почти завяли. На скалах вы найдете далеко не лучшие примулы. Самые красивые растут внизу, в Полмирской долине, но одной вам туда не добраться; слишком много колючей куманики, ну и всего такого.
– Какая жалость! – Она вздохнула, и золотистый локон на ее щеке скользнул немного ниже.
– Послушайте, – беззаботным тоном сказал он, – вам не следует портить свою одежду, отправляясь туда в одиночку. А терять такие примулы негоже. Если вы не прочь прогуляться, я пойду с вами и позабочусь, чтобы вы не исцарапали свои прелестные ручки.
– Ах, капитан Кумбе! Я не думаю… – начала девушка, с наигранной скромностью опуская глаза и склоняя голову. «Неужели?» – подумала она, и сердце ее взволнованно забилось; этот высокий красивый моряк с теплыми глазами буквально кружил ей голову.
Глядя на нее краешком глаза, Джозеф изобразил глубокий вздох.
– Ну что ж, ничего не поделаешь. Раз цветы некому собирать, им придется завянуть. Всего доброго, мисс Энни.
Он поворачивался, чтобы уйти, когда она окликнула его.
– Подождите, подождите минутку, капитан Кумбе. Если завтра вечером будет хорошая погода, то я, возможно, пройдусь туда с корзинкой.
Она тяжело дышала, щеки ее пылали. Джозеф посмотрел на ее ноги, затем его взгляд заскользил вверх и остановился на ее глазах.
– Мне почему-то кажется, что дождя завтра не будет, а отдохнуть в тени долины чертовски приятно, – тихо произнес он и, не оглядываясь, зашагал по дороге, пока она не потеряла его из вида.
Джозеф скатал кусок жевательного табака и сунул за щеку. А Филипп сказал, что ему пятьдесят. Проклятый дурак; да он чувствует себя на двадцать пять, на двадцать, моложе, чем когда-либо в жизни. Он закинул голову и рассмеялся. Как хорошо вернуться в Плин.
Куда ты, куда ты, красотка, спешишь,
Куда ты, моя дорогая?
– просвистел он и помахал рукой старику, склонившемуся над садовой калиткой. Он был молод, молод…
Наутро Джозеф проснулся со странным чувством в сердце. Он вскочил с кровати и сам поразился нетерпению, с которым откинул штору, чтобы взглянуть на голубое небо над головой и определить направление ветра. Но тут-же вспомнил ЭнниТабб и обозвал себя болваном, хотя, надо признать, не без удовольствия.
Джозеф пел, одеваясь у открытого окна. Его вдруг обуяли любовь к Плину и радость жизни. Впереди его ждала длинная череда дней, и хоть Кристофер, скорее всего, будет занят, он чувствовал, что часы его не будут пусты и одиноки. К завтраку он спустился в самом веселом расположении духа, оживленно болтал с двумя племянницами, которые были так похожи одна на другую, что он их с трудом различал, проводил дочь Кэтрин до школы, наказал ей быть хорошей девочкой и прилежно учиться, затем прогулялся до верфи, поболтать с братьями Сэмюэлем и Гербертом.
В четыре часа, словно боясь, что ноги не смогут нести его достаточно быстро, Джозеф вышел из Плина и зашагал через поле, хотя и знал, что будет на месте за час до назначенного времени.
Когда смолк пятый удар колокола Лэнокской церкви, он выбил трубку, поправил воротник и посмотрел на тропинку, ведущую к ограде, к которой он прислонился. Его руки горели, ноги были холодны как лед. Проклятие, ее нет, маленькой кокетки. В двадцать минут шестого он увидел, что через поле идет женщина с корзинкой на руке. Он вынул из кармана газету и сделал вид, что читает.
Когда Энни подошла к нему, он притворился, будто не видит ее.
– Капитан Кумбе, – робко позвала она. Джозеф наигранно вздрогнул и опустил газету.
– Господи помилуй, – сказал он, – вы все-таки объявились. Должен признаться, я вас не ждал.
Энни надулась и отдернула руку.
– Если вам не по душе мое общество, я не стану вас беспокоить. – Она чувствовала себя оскорбленной и собиралась уйти, но Джозеф забрал у нее корзинку, не говоря ни слова, поднял ее над низкой оградой и, покрасневшую, негодующую, поставил с другой стороны.
– У вас грубые манеры, капитан Кумбе, так что позвольте мне… – начала она.
– Мы, моряки, все таковы, – с трудом сдерживая смех, возразил он и направился в сторону долины, Энни шла рядом.
Теперь мир мог катиться ко всем чертям, Джозефу это было совершенно безразлично.
Как ни странно, но при том, что трудились двое, корзинка наполнялась очень медленно, а отдыхали они довольно часто. Потом Энни заметила несколько высоких диких ирисов, которые росли на противоположной стороне ручья, и крикнула, что она их хочет и должна получить. Джозеф, промочив сапоги, перебрался туда и начал срывать цветы, но минуту спустя вернулся с довольно глупым видом и сказал, что девушке надо пойти с ним, поскольку ему самому не по силам выбрать именно те ирисы, которые ей понравились.
