Проехав по скользким колдобинам коломяжских улиц, студийный «рафик» остановился возле мастерской Шпета, фарами выхватив из ранней зимней ночи крыльцо над тремя ступеньками, увенчанное покосившейся табличкой «Rue de Montrouge», и медведистую фигуру хозяина, вышедшего на звук мотора.
— Ну, здорово, здорово! — Его зычный, хрипатый, словно у бывалого уголовника, голос разнесся по ближайшей округе. — Долгонько вы, черти! Я уж без вас праздновать начал.
— Оно и видно! — как бы сердясь, крикнула ему Анечка, выходя из машины. — Заходите, ребята!
Гости шумной гурьбой высыпали из машины и поспешили в дом. На пороге с каждым, без различия пола и возраста, обнимался и целовался Шпет. Таня с удивлением отметила, что Анечкиному мужу много за пятьдесят и — уже без удивления — что от него за версту разит дешевым вермутом.
С крыльца гости попадали прямо в мастерскую и сразу устремлялись к столу. Поискав глазами вешалку, Таня увидела гвозди, вбитые в стенку возле дверей, и стала расстегивать пальто.
— Не раздевайся, — сказал Никита. Изо рта у него вылетело облачко пара. — Замерзнешь.
— Ничего себе! — шепнула ему Таня. — Мало того что в какой-то притон завезли, так еще и холодом морить собираются.
— Потерпи немного, — шепнул ей Никита. — Скоро тут тепло будет, даже жарко.
Он усадил Таню на диван и пошел обратно на улицу. Проспавшийся в дороге Иван и бородатый Володя, пошатываясь, втаскивали в дом ящик с каким-то спиртным. Белозеров и осветитель Паша несли сумки со снедью. Последним в дверях показался Никита. Руки его были заняты охапкой букетов.
— Эй, хозяин, банки давай! Добавим в твое утлое пристанище немного живой красоты.
— А, цветуечки! — оскалившись, прохрипел Шпет. — Они того… тоже свою пользу имеют.
Вскоре на полках, на шкафу запестрели цветы в стеклянных и жестяных банках.
— Икебана! — радостно сказал Шпет, водружая самый большой букет в центр стола, на котором все было уже готово к празднику: бутылки и банки раскрыты, хлеб, колбаса и сыр нарезаны, стаканы и тарелки расставлены. — Все закончилось хорошо?
— Замечательно! — хором ответили Анечка с подругами. Шпет потер руки.
— Полный вперед! — скомандовал он. — За успех, по полной и до дна!
— Мне бы чего послабее, — прошептала Таня, когда Никита занес над ее стопочкой бутылку водки.
— Послабее только Вилькин вермут плодово-ягодный, по рупь двадцать две. Не рекомендую. Таня поморщилась и махнула рукой.
— Наливай!
Холодная жгучая водка опалила ей язык, горло. Она судорожно вдохнула, на мгновение замерла и с благодарностью приняла из рук Никиты стакан с лимонадом.
— Запивочка, — прокомментировал он, — Теперь закуси.
На ее тарелке появился бутерброд с селедкой и огурец.
— Между первой и второй — перерывчик небольшой — командовал Шпет. — Я поднимаю бокал за святое исскуство, за всех нас, его скромных служителей, чтоб оно и впредь нас грело и кормило!
— И поило! — добавил бородатый Володя.
— Истину глаголешь, отрок! — И Шпет первым опрокинул в свою жилистую глотку стакан вермута.
На этом организованные тосты кончились. Гости пили, закусывали и беседовали как кому заблагорассудится… Таня сидела возле Никиты. Глаза ее блестели, лицо разрумянилось, она сбросила пальто за спину, на диван. Она внезапно поняла, что зверски голодна, и накинулась на колбасу, рыбу, зеленый горошек. Никита подкладывал ей и улыбался.
За столом образовалось два кружка. Один — из присутствующих дам и Белозерова. Они оживленно болтали обо всем на свете, перемывали косточки знакомым, внезапно разражаясь дружным смехом, и столь же внезапно умолкали, перескакивая на другую тему. Второй кружок составили Володя, Паша, Иван и вскоре присоединившийся к ним Шпет. Там дружно пили, разговоры велись в режиме монолога, обращенного к собеседнику, а тот реагировал на сказанное встречным монологом. На периферии этой компании, нахохлившись, сидел Огнев — маленький, незаметный. Он глушил стакан за стаканом, молчал, лишь изредка опаляя сидящих взором своих огромных глаз, особо выделявшихся на его бледном, мокром от пота лице. Когда кто-то ловил на себе этот жутковатый взгляд, становилось неуютно, хотелось поскорее отвернуться, отмахнуться, забыть.
Насытившись, Таня довольно откинулась на спинку Дивана и прислушалась к разговору, который рядом оживленно вели Анечка с подругами. Ее внимание заметили и мгновенно включили ее в кружок слушателей:
— И вот, Танечка, вы представляете себе, у слушателей этой школы кундалини стал подниматься уже до сердечной чакры… Естественно, кто-то стукнул, вмешалось правительство, и школу прикрыли. У Зубкова были большие неприятности…
— А говорят, что в Индии хороший гуру поднимает кундалини до самой Аджны…
— Быть того не может! Тогда бы все стали уходит в астрал…
— А кундалини — это что? — спросила Таня у Никиты.
Хотела шепотом, а получилось громко. Ее услышали
— Кундалини, Танечка, — это Манипура, первая чакра, — со снисходительной усмешкой сказала Ира, Анечкина подруга, затеявшая этот разговор.
— Сама ты Манипура! — вмешалась Анечка. — Кундалини — это Муладхара. Она дает красное свечение… Подруги заспорили. Таня вновь обратилась к Никите:
— Все-таки что такое кундалини? Я вообще ничего не понимаю…
— Да как тебе сказать? Что-то вроде хвостика, как у кенгуру.
— И что, у людей такие хвосты вырастают?
— Понимаешь, это такой астральный хвостик… энергетический.
— А зачем надо, чтобы он поднимался?
— Не знаю. Говорят, для духовности…
— Кто о чем, а Ирка о шанкрах! Ну, у кого что болит… — вставил словцо Белозеров.
— Белозеров, ты пошляк!
Белозеров усмехнулся и приосанился.
— Давайте-ка лучше танцевать. Вилька, у тебя музыка есть?
— А как же, — мгновенно отозвался непьянеющий Шпет. — Эллингтон, Дэйв Брубэк, Армстронг… Чего желаете?
— Фи, — наморщила нос Любочка. — А «Бони-Эм» есть?
— Говна не держим-с, — с поклоном ответил Шпет и удалился, не дожидаясь ответной гадости от обиженной Любочки.
Подруги защебетали о современной музыке, а Таня наклонилась к Никите, накрыла его ладонь своей и, заглянув ему в глаза, сказала:
— Слушай, я совсем необразованная. Расскажи мне про эти, ну, как их… про шанкры.
Никита фыркнул.
— В другой раз. Вон, гляди, хозяин уже магнитофон тащит. Будет музыка…
Ча неимением лучшего дамы остановили свои выбор на Элингтоне. С первыми звуками «Каравана» Белозеров с поклоном протянул руку Анечке.
— Под это разве танцуют? — кокетливо спросила она, но руку приняла и поднялась.
