малиновый свет наползающих сумерек.
– Граждане солдаты! – повернувшись спиной к Шовелену, крикнул новоиспеченный главнокомандующий. Но окончательно побелевший от гнева Шовелен заорал:
– Предупреждаю вас, гражданин Баррас! Если вы снимете с поста этих людей, вы окажетесь пособником лиги самых ненавистных врагов нашей страны! Вы ответите за это по всей строгости!..
Бывший дипломат выпалил это с такой решительной, не допускающей никаких сомнений уверенностью, что Баррас даже заколебался на мгновение.
– Eh bien![15] – воскликнул он. – Я готов пойти навстречу вашему капризу, гражданин Шовелен. Я оставляю вам пару молодцов, но лишь до захода солнца! А затем…
Наступила тишина. Шовелен прикусил губу. После небольшой паузы, добродушно пожав своими широкими плечами, главнокомандующий добавил:
– Делая для вас такое громадное исключение, я несколько нарушаю свой святой долг перед Республикой. И ответственность за это полностью возлагается на вас, гражданин Шовелен. Allons, ребята!
И, более не удостаивая взглядом своего поверженного коллегу, Баррас быстро направился вниз по лестнице; капитан Буайе с солдатами незамедлительно последовал за ним.
Какое-то время дом еще жил топотом ног по каменным ступеням, возгласами команд, звоном оружия, хлопаньем дверей, но вот постепенно все звуки растаяли в направлении Сент-Антуанских ворот.
Шовелен продолжал стоять в дверном проеме спиной к Маргарите, нервно сжав сзади свои когтеобразные ручки. Его небольшая фигурка вполне позволяла Маргарите видеть оставшихся с ним двух гвардейцев, которые стояли с мушкетами наизготовку. А между Шовеленом и солдатами маячил высокий уродливый оборванец, весь перепачканный угольной пылью и копотью. Ноги его были обуты в сабо, грязные руки бессмысленно болтались вдоль тела, причем на левой, где-то выше запястья, был отчетливо виден знак, обыкновенное клеймо каторжников.
Шовелен грубо велел ему отойти в сторону. В этот момент церковный колокол пробил семь раз.
– Граждане солдаты, час пробил! – громко скомандовал Шовелен.
Солдаты вскинули мушкеты, и Шовелен поднял руку. В следующий же момент он от сильного и неожиданного удара влетел спиной в комнату Маргариты, и дверь резко захлопнулась. Из прихожей долетели звуки борьбы, затем все стихло.
Шовелен с большим трудом поднялся на ноги. Собрав всю свою волю в кулак, он в отчаянном порыве бросился на дверь. Та, в свою очередь, именно в этот момент открылась, и бывший дипломат со всего размаху влетел прямо в объятия угольщика. Огромные руки подхватили его, приподняли и, словно пучок соломы, перенесли в ближайшее кресло.
– Ну что ж, мой дорогой месье Шпинделен! Давайте-ка я вас сейчас устрою тут поудобнее, – необычайно легким и приятным тоном сказал угольщик.
Потрясенная и онемевшая Маргарита изумленно наблюдала за тем, как этот грязный детина крепко-накрепко привязывает своего беспомощного врага к креслу, а затем его же собственным трехцветным шарфом затыкает ему рот. Она с трудом верила своим глазам.
Несчастная женщина в растерянности разглядывала этого грязного оборванца с перепачканным лицом, пылающими губами и беззубым ртом, осклабившемся в довольной улыбке; его голые ноги были обуты в деревянные башмаки, штаны и рубашка совершенно драные; а на оголенной огромной руке воспалившимся мясом горело распухшее клеймо!
– Всемилостивейше прошу у вашей чести прощения, я прекрасно понимаю, что выгляжу отвратительно.
Но этот голос! Такой знакомый, веселый, родной!
– Вы ведь не сомневались, д'рагая, что я приду?
Она покачала головой.
– Так вы простите меня?
– Простить? Но что?
– Эти последние несколько дней. Я не мог прийти раньше. Но вы были в безопасности, пока… этот дьявол меня ждал.
Она вздрогнула и закрыла глаза.
– Где он?
На это бродяга рассмеялся беспечным и несколько глуповатым смехом, указывая пропитанной угольной пылью рукой на беспомощную фигуру Шовелена.
– Взгляните-ка на него, разве это не великолепнейшая картинка?
Маргарита отважилась наконец посмотреть в ту сторону. Но, увидев своего ненавистного врага даже крепко привязанным к креслу, она все же не смогла удержать вырвавшийся у нее крик ужаса.
– Что это с ним?
Угольщик пожал своими широкими плечами.
– Да я и сам удивляюсь, – неожиданно с какой-то стыдливой застенчивостью сказал он, – как это я осмелился явиться перед вашей честью в таком отвратительнейшем виде.
И Маргарита тут же, смеясь и плача одновременно, бросилась в его объятия, забыв про грязь и копоть, покрывавшие этого гиганта.
– Любимый! – воскликнула она. – О, сколько всего выпало на твою долю…
Он снова лишь рассмеялся в ответ, словно напроказивший школьник, которому удалось избежать наказания.
– О, все это пустяки, клянусь, – уверял он весело. – Если бы только не твое ужасное положение, то эти последние приключения были бы самыми веселыми из всех, какие когда-либо выпадали на мою долю. Когда наш мудрый друг заклеймил Рато, чтобы уметь отличать его, мне пришлось подкупить ветеринара, и он поставил мне точно такой же знак. Это проще пареной репы. За тысячу ливров он поставил бы клеймо на носу самого Робеспьера! Да к тому же я еще ему представился настоящим ученым, которому необходим эксперимент такого рода. Все остальное ему было совершенно безразлично. Зато с того момента я начал постоянно соваться на глаза Шовелену и просто ликовал от восторга, когда тот бросал взгляд на эту буковку! О, я буду любить этот знак всю жизнь, поскольку он постоянно будет напоминать мне о тебе, ведь это невероятная удача, что он оказался твоей буквой!
Затем Блейкни коротко пересказал ей все события последних дней.
– Увы, лишь рискнув жизнью прекрасной Терезы, я мог спасти тебя. Ибо в этом мире не существует более никаких шпор, которые смогли бы подвигнуть Тальена на открытое восстание.
Затем, обернувшись, он посмотрел сверху вниз на своего поверженного врага. Тот не имел возможности даже двинуться, настолько крепко он был привязан к креслу, от чего вся ненависть сконцентрировалась в его лице, перекошенном страшной болезненной гримасой, и в его глазах, выпученных, готовых выскочить из орбит.
Сэр Перси Блейкни вздохнул с некоторым сожалением.
– Меня очень печалит только одно, мой дорогой месье Шембурлен, – после некоторого молчания сказал он. – Нам с вами никогда уже более не удастся померяться остроумием. Сдохла ваша гнусная революция… Пришло к концу ваше бесцветное владычество… И я очень доволен, что мне до самого конца хватило выдержки, чтобы не убить вас. Возможно, мне следовало уступить, ведь я лишил вашу гильотину такого лакомого куска. Но за это она, конечно же, отыграется на вашей братии, месье Шьянелен. Завтра – Робеспьер со своими подручными, затем его друзья, подражатели и вы в том числе… Грустно. Вам так часто удавалось меня удивлять. Разве не забавно, что, заклеймив беднягу Рато, вы решили, будто теперь никогда уже не ошибетесь на его счет? Подумайте об этих вещах, мой удивительный месье. Припомните наши милые беседы, мой донос на гражданку Кабаррюс… Вас больше всего убедило клеймо на моей руке. Ведь было же совершенно очевидно, что весь этот донос на прекрасную даму – чистейшая ложь! Для меня не составило труда подсунуть Терезе все эти письма
