госбезопасности и не помню из-за стресса.
Не успел додумать эту мысль, как тут же долбанула другая, не менее «радостная». Если Шипко в 1927 году уже служил в ОГПУ, какой он, на хрен, сержант?! Вот правильно я думал! Правильно. За десять лет ни одного нормального повышения? Не верю!
— Молчишь? Хорошо. Давай дальше. Я могу допустить, что ты напрочь забыл те дни, которые провел в ОГПУ. Могу. Хорошо. Состояние такое было…
Я мысленно похвалил себя за верные предположения. Хотя внешне вида не показал. Естественно, Панасыч озадачился, чего это я никак не реагирую на него.
— Но Макаренко ты должен помнить! Он тебе уделял много времени. Лично с тобой говорил не единожды. Именно благодаря ему ты снова пришёл в норму. Перед твоим «утоплением» вел себя уже совершенно обычно. Как, объясни, ты ухитрился забыть человека, который на тот момент вытащил тебя из поганого состояния?
Не успел Шипко договорить, а у меня в голове снова пронеслись картинки. И снова это было не мое. Аж прострелило, честное слово. Прямо от головы до пят пробежала ледяная, пугающая волна осознания. Мандец приходит незаметно и сейчас он пришел.
Я в данную, конкретную секунду вспомнил жизнь в коммуне имени Дзержинского. Не всю, конечно. За год много чего произошло. Нет. Я вспомнил, что жили мы в отрядах. Отряды были небольшими, по двенадцать-пятнадцать человек. Всего тринадцать отрядов. Во главе отряда стоял командир. Командиры постоянно менялись. Один человек мог быть и подчиненным, и командиром. Так Макаренко вырабатывал умение руководить и подчиняться. По коммуне назначался дежурный командир. Правящей лиги при такой выборности быть не могло. Командира выбирали на полгода, если он не провинится. Да, беспризорники не менялись по щелчку пальцев. Многие сопротивлялись новому укладу. Некоторые по началу пытались сбежать и сбегали. Воровали, где получится. Все это было. Да и хрен с ним. Важно другое. Я снова вспомнил кусок прошлого деда, как свой! Хоть плачь, честное слово. Это прям совсем плохо. Очень плохо.
Возможно, я бы повел себя в нашем разговоре иначе. Возможно начал бы оправдываться. Не знаю. Но сейчас меня прямо накрыло из-за всего происходящего злостью, не меньшей, чем у чекиста. Потому что именно сейчас, в этой чертовой коммуне, я вдруг отчётливо понял — все. Это — конец. Вернее, это конец моей настоящей жизни. Я теперь — дед. Я — Реутов Алексей по-настоящему. Вот из-за чего у меня начались эти странные приступы, на прогулке с Бернесом и Наденькой. На уроке потом тоже. Я просто окончательно «сросся» с дедом. С его телом. Так, что ли… Выходит, его тогда в детском доме все же грохнули малолетки. В той драке, которая случилось после моего пробуждения в 1937 году. И я… Ну… Видимо, умер.
— Ты издеваешься? — прошипел Панасыч. — Что за молчание?!
— Нет! — я схватил руку чекиста, а потом с силой откинул ее в сторону.
Сказать, что он удивился, ничего не сказать. Такого бунта Панасыч явно не ожидал.
— Отвечу на ваши вопросы. Только и вы уж давайте по-честному, открыто. Говорите, были сотрудником ОГПУ? Хорошо. И явно ведь не в друзьях товарища Бекетова ходили. Тогда объясните и вы. Почему сейчас от него зависите? Чем он вас взял? Купил? Угрожал? Заставил? Хотите откровенности? Не вопрос. Но сначала — вы.
Глава 16
Я начинаю понимать реальное положение вещей
Можно было бы подумать, что после моих слов Шипко со всех ног кинулся что-то рассказывать, каяться или выпытывать ответы у меня. Ну или хотя бы как минимум потребовал объясняться. По крайней мере, это выглядело бы логично в сложившихся обстоятельствах. Вроде момент накаленный, самое время выложить карты на стол. Я — ему в рожу обвинения. Он — мне. Но… «Вау» не произошло, как говорил один мой товарищ в прошлой жизни.
Панасыч просто многозначительно хмыкнул, в одно мгновение успокоился и… абсолютно нормальным голосом поинтересовался:
— Я так понимаю, с местом, которое тебе нужно, возникла проблема? Судя по твоему лицу, где искать то, ради чего мы проехали немаленькое расстояние, ты не знаешь. Кроме общего понятия «сарай» есть еще какие-нибудь данные или координаты? Детали, может?
Я растерянно моргнул и на автомате сначала кивнул, потом отрицательно покачал головой, имея в виду ответ сразу на два вопроса. Это было неожиданно, вот такой его очередной перепад настроения.
Только минуту назад Шипко был готов порвать меня. У него точно в голове сложились какие-то свои подозрения. И в первую очередь эти подозрения основываются на том, что я ни черта не помню из того, что должен. Ну… Ладно. Справедливости ради, я бы на месте Панасыча тоже решил, мутный какой-то пацан. Подставой попахивает. Однако, он тоже не совсем нормальный, скажем прямо. Конспирация эта непонятная. Зачем строить из себя того, кем ты не являешься? Как человек с биполяркой ведёт себя.
— Понятно. Ну идем к заведующему коммуной. Попробуем выяснить, что там произошло с твоим сараем. Глядишь, скажет что-нибудь путное. Хотя… — Чекист покачал головой. В пользу от предстоящей встречи он явно не верил.
После этого Панасыч преспокойненько развернулся и направился к дому. Будто ничего не произошло, будто не было сейчас между нами напряжённой стычки. Я-то думал, как бы до драки дело не дошло, а он опять исполняет номера.
— Псих… — прокомментировал я ему в спину. Других слов просто не нашлось.
Так орал, так хватал, слюной брызгал, а в итоге — пшик.
— Товарищ сержант государственной безопасности… — я поторопился догнать его. — Немного непонятно, мы с вами о чем-то поговорим или как? Вы знаете, количество вопросов увеличивается с каждой минутой нашего совместного времяпровождения. И потом, вы обещались посвятить насчёт Николая Николаевича. Между прочим, вопрос немаловажный. Я так понимаю, в вашем представлении товарищ Клячин должен вызывать у меня негативные эмоции.
— В моем представлении ты должен его ненавидеть. А у вас, я погляжу, прекрасные товарищеские отношения. Чуть ли не родственные. Он о тебе говорит с некоторым теплом.
— Ненавидеть? — я даже не стал скрывать своего удивления.
Нет, Клячин точно играет в моей истории определённую роль, не вопрос. Часы отцовские откуда-то у него появились.
