ним следом Трепач. Хитрый малый не собирался оставаться без прикрытия. Дефендер с досады плюнул, но что делать — придется сочинять что-то по ходу пьесы. И он нашел выход. Как и задумывал раньше, он, дав себя заметить, забежал внутрь.
Когда-то это был небольшой кирпичный заводик, но теперь, заброшенный людьми и простоявший не один десяток лет без хозяина, он превратился просто в неприятные развалины, изредка посещаемые бродягами или золотой молодежью, желающей вкусить свободы. Битые бутылки, консервные и пивные банки, пакетики от чипсов и обрывки газет устилали пол. В стенных проемах провалами зияли окна с разбитыми стеклами, дыры в потолке пропускали солнечные лучи, из-за которых казалось, что крыша опирается на световые столбы. Стены были изрисованы углем и краской из баллончиков шедеврами «наскальной живописи» и исписаны надписями, содержащими самый широкий спектр пожеланий, которые оставляли развлекающиеся здесь тусовщики. На полу были видны следы от костров и разбросанные угли, полузаметённые снегом.
Лиза стояла в центре цеха, олицетворяя собой чистоту среди всеобщего хаоса, и ждала его указаний. Дефендер показал ей рукой на проход между печами:
— Лиза, спрячься там.
— А потом?
— Я тебя позову, не бойся, — успокоил он дрожавшую девушку.
Притаившись за колонной, Дефендер ждал, когда преследователи войдут внутрь. Послышался хруст стекла, и неторопливым шагом Чет вошел внутрь, держа пистолет стволом вверх. Имея оружие, он был совершенно невнимательным и не смотрел по сторонам, считая, что уж ему-то опасаться нечего, а бояться все должны только его. Да его и боялись, даже когда у него и в руках-то ничего не было. Такой громила мог нагнать страху на кого угодно.
Трепач же, шедший следом, не чувствовал себя в полной безопасности, даже имея такое прикрытие. Уж он-то знал, как обманчиво иллюзорное чувство превосходства, добытое численным преимуществом. Чувствуя себя своим в банде, он, оставаясь одним, пробирался к своему дому, опасливо озираясь и боясь, как бы не стать жертвой отмщения со стороны какого-нибудь обиженного ими лошарика. Потому, что даже самая безобидная и безответная их жертва, у которой они отобрали часы, деньги или еще какую-нибудь безделушку или просто издевались над ней, могла подкараулить Трепача в темном переулке или где-нибудь в туалете Макдоналдса и задать ему такую трепку, которая опустила бы его в глазах приятелей так, что потом очень долго пришлось бы восстанавливать свой имидж бесстрашного бойца, каким он, бывало, снился самому себе. Это желание он видел в глазах тех жертв, которых они «чистили», и это угнетало его.
Стараясь казаться крутым он, безумно завидуя Чету и Чарли, от природы имевших такие крепкие тела, решил накачать себе мышцы и целую неделю делал зарядку и занимался с гантелями, чтобы увеличить бицепсы. Но на его худых руках мышцы никак не хотели расти, и это занятие быстро надоело ему. Завидуя Дику, владеющему кунг-фу, он пробовал бить ногами и руками подушку, которую подвесил, как грушу. Но после того как однажды, попытавшись ударить ногой воображаемого противника в голову, грохнулся на пол из-за того, что большой палец ноги запутался в сетке, в чем он потом убеждал сам себя, а, по большей части, из-за недостаточной растяжки, и отбив себе весь бок, решил научиться крутить нунчаки. Сначала у него худо-бедно что-то выходило, даже получалось перехватывать оружие из одной руки в другую, но потом он так заехал самому себе по затылку деревяшкой, что у него потемнело в глазах, и потом весь остаток дня он проходил с гудящей головой, прикладывая лед к шишке, до которой было больно дотронуться.
И тогда Трепач сделал вывод, который мог бы стать гордостью любого философа: «Не обязательно быть бойцом, главное им казаться», — и стал, как и раньше, в качестве оружия использовать свой язык, и стал работать им и своими мозгами так, что не только его товарищи, но и он сам был доволен результатами — промахов было значительно меньше, чем попаданий, и его статус аналитика держался на высоком уровне.
Трепач не ошибся и на этот раз — он, вооруженный и сопровождаемый громилой Четом, все равно подвергся нападению. Где-то сбоку послышался какой-то шорох, что-то как будто взорвалось в ухе, и его голова наполнилась каким-то звоном. Очнулся Трепач уже на полу, потерянный и ничего не соображавший. Постепенно промокающие от тающего снега, на котором он сидел, штаны привели его в чувство, и Трепач с удивлением увидел странную парочку. Здоровяк Чет обхватил парня сзади и топтался на месте, желая повалить его на землю. Парень же смешно приседал, разводил руки в стороны и постоянно наступал громиле на ноги. Они неуклюже танцевали, а Трепач тупо смотрел на них и пытался понять, что же происходит? И вдруг его настигло просветление, а в сознании сформировалась мысль: «Да это же тот самый придурок, за которым они охотятся! Вот он, прямо перед ним. И сейчас он убьет его! Тогда его признают, тогда он станет», — он не успел додумать, кем же он станет, потому что поторопился поднять свой пистолет и нажать на спусковой крючок.
Сержант пропустил Чета и ждал Трепача. Наконец, тот выглянул из-за дверного проема и осторожно зашел внутрь. Его поведение сильно отличалось от поведения здоровяка: Трепач крался, настороженно озираясь по сторонам, принюхиваясь, как пес в незнакомом помещении, и прислушиваясь, как кот, ожидающий услышать шуршание мыши под листьями, но все равно пропустил тот самый момент, к которому, как ему казалось, он был готов. Дефендер внезапно выскочил из своего укрытия и сильным прямым ударом в ухо повалил его на землю.
Тугодум Чет, услыхав какие-то звуки у себя за спиной, начал поворачиваться и попытался направить свой пистолет на противника. В лапе Чета он был больше похож на детскую игрушку, да здоровяк и относился к нему подобным образом. Такому великану больше подошел бы «Пустынный орел» или Сорок четвертый Магнум. Вел вполне удачно выбил его из руки громилы, и оружие полетело вглубь цеха. Чет, однако, не расстроился — пистолет ему больше мешал, а здоровяк любил помахать кулаками больше, чем стрелять — ему не нравились громкие звуки выстрелов и запах пороха. Однажды он, от нечего делать, несколько часов провел в закрытом тире и так надышался дымом сгоревшего пороха, что этот кисловатый запах долго преследовал Чета, вызывая тошноту, и после этого он сразу же ощущал его, стоило ему только взять в руки оружие. Так, что помахать кулаками для него было куда большим удовольствием, но это удовольствие одного было большой проблемой для другого. Один удар такого верзилы мог бы повергнуть сержанта в глубокий нокаут и тогда — все. С
