серьезной…
Листовка партии социалистов-революционеров:
В борьбе обретешь ты право свое!
К КРЕСТЬЯНАМ
Братья-крестьяне! 15 декабря 1905 года был убит в Тамбове вице-губернатор Богданович, а ровно через месяц на станции Борисоглебск тяжело ранен его главный помощник — Луженовский.
Ложные правительственные телеграммы и продажные газеты сообщили, что верные слуги царя и Отечества были поражены дерзновенной рукой. Рассмотрим же, крестьяне, дерзновенна ли рука, поразившая этих господ, и были ли они слугами парода.
В октябре месяце, когда начались крестьянские волнения, когда крестьяне заявили, что так дальше жить нельзя, что они пухнут с голоду, мрут от нищеты и бедности, то преданные народу Богданович и Луженовский ринулись в села и начали творить над голодными и обнищавшими крестьянами суд и расправу. Они отдавали своим сотрудникам дикие приказания: «Меньше сажайте в тюрьму и больше расстреливайте». Все было сказано этими словами. Народ был для них кучей бессловесных и бесчувственных скотов, которых можно побить сколько хочешь в угоду царя и помещиков. Вы. крестьяне, были отданы в безграничное распоряжение кровожадных палачей, казаков и полиции. Царский манифест, который давал разные свободы и неприкосновенность личности, был взят обратно. Везде засвистали нагайки над окровавленными крестьянскими спинами, — застонали крестьяне под ударами палачей. А эти якобы слуги родины не могли насытиться и жаждали все более и более крови народной, их мучений и истязаний. В Александровке были перепороты все домохозяева, начиная с крайнего двора, в Павлодаре замучены до смерти семь человек, в Алешках — пять, в Липягах — девять, а во многих селах по избитым и уже потерявшим сознание крестьянам казаки ездили на лошадях, чтобы продлить их мучения. И все это творилось над вами за одну попытку улучшить свое убогое существование. Вам негде было искать управы на озверелых начальников, ибо все они заодно с Луженовским и Богдановичем. И терпеливо переносили вы все оскорбления и унижения от верных слуг царя и злодеев народа, вы не ждали ниоткуда помощи. Но ваши первые защитники и друзья социалисты-революционеры смыли кровью палачей все оскорбления, полученные вами от них.
Все зверские поступки над крестьянами Луженовского, Богдановича и других, им подобных, заставили тамбовских социалистов-революционеров приговорить их к смерти, Они избивали, они мучили и истязали народ, — и за это должны быть наказаны. Они намеревались всю свою жизнь посвятить истреблению тюрьмами и смертью друзей народа, — и за это они понесли достойную кару.
15 декабря 1905 года близ дома губернатора Фон-дер-Лауница социалист-революционер, простой рабочий Максим Катин, с товарищем Иваном Кузнецовым, убил из револьвера первого палача — Богдановича. Тамбовское начальство поспешило их казнить, думая запугать этим других революционеров. В полсутки Максим Катин с товарищем были осуждены начальством и расстреляны.
Но ровно через месяц на станции Борисоглебск, также по приговору социалистов-революционеров, был тяжело ранен и другой палач — Луженовский. Ничто не спасло его от революционеров и суда народного. Он жаждал крови и пал окровавленный, пораженный пятью пулями. Исполнительница приговора, еще юная девица, член партии социалистов-революционеров Мария Спиридонова, избитая и изувеченная казаками, была отвезена в Тамбов.
Итак, наказаны главные палачи и истязатели крестьян Тамбовской губернии. Вечная память и слава смелым товарищам, непоколебимой рукой отомстившим за стоны, слезы и кровь крестьян. Они вели сограждан против произвола. насилия, несправедливости и, жертвуя жизнью, мстили за все оскорбления и глумления над народом, за все безобразия царских правителей, царских слуг и помещичьих приспешников. Смерть всем палачам и истязателям, обагрившим свои руки в крови народа! Они надеются тюрьмами и нагайками запугать народ, они стараются тюрьмами и нагайками выбить из его головы свободные мысли об улучшении своей жизни, они хотят держать народ в рабстве, чтобы делать его упряжным бессловесным скотом, на спинах которого они будут кататься, жир наедать и получать от царя-батюшки высокие чины и золотом шитые мундиры. Они победили вас, крестьяне, безоружных, неорганизованных, когда каждое село действовало врозь и отдельно. Но эти палачи ничего не сделают, когда мы выйдем с оружием в руках, когда мы одновременно начнем борьбу с царскими приспешниками, помещиками, правителями.
Итак, вооружайтесь, крестьяне, кто чем может, соединяйтесь в братства, в союзы целыми округами!
ДОРОГА В АД, УСЫПАННАЯ ЦВЕТАМИ
ДОЧЕРИ И СЫНОВЬЯ
После бесконечной подачи прошений, уклончивых ответов на них и канцелярской волокиты, длившейся более двух недель, Александра Яковлевна получила наконец свидание со своей младшей дочерью.
Свидание назначили на 4 февраля, и продолжаться оно должно было не более двадцати минут.
Александра Яковлевна долго сидела в приемной. Офицер, который ее встретил, казался чем-то смущенным, но взволнованная и растревоженная предстоящей встречей с Марусей мать не обратила на это внимания. Ее провели длинным коридором мимо унылого ряда одинаковых дверей, отпирая и запирая бесконечные решетки, пока она не очутилась в маленькой, почти пустой комнате с низким потолком. Кровать, стоящая у стены, пустовала: Маруся лежала на полу в дальнем углу камеры без движения; голова ее была обложена компрессами.
Александра Яковлевна на секунду застыла, скованная ужасом: ей показалась, что Маруся не дышит. Между ней и дочерью стоял офицер. Она отстранила его как нечто неодушевленное, в два быстрых шага очутилась перед лежащей Марусей и опустилась на колени:
— Доченька!
Маруся не шевельнулась.
Подошел офицер, тоже встал на колени рядом с больной.
— Мария Александровна, к вам мать пришла на свидание, — он говорил громко, почти кричал.
Маруся открыла глаза.
— Марусенька моя! — Александра Яковлевна хотела погладить дочь по щеке, но офицер перехватил ее руку:
— Не положено! Между арестованной и вами должна соблюдаться дистанция.
Он заставил Александру Яковлевну отодвинуться и сам втиснулся в маленькое пространство, отделявшее мать от дочери.
Маруся с усилием улыбнулась:
— Ну что же… Как дома, все ли здоровы? Как Коля?
— Все Хорошо, родная моя, все хорошо…
Александра Яковлевна понимала, что нельзя спрашивать о том, что пережила ее дочка в эти семнадцать
