мужчин повернулись на голос. В дверях стояли две женщины и пальцами указывали в центр зала. Там за столом сидели, а вернее лежали, два мужика и мирно храпели, не обращая внимания на стоявший вокруг них гвалт. Они крепко спали, не выпуская из рук опорожненных бокалов. По губам их бродила счастливая улыбка.
– А ну-ка вставайте, негодяи!
В зале возникло оживление. Всегда смешно смотреть на то, как чужие жёны вытаскивают из таверны своих мужей.
Женщины подошли к столу и самым бесцеремонным образом стали будить мужчин. Одна из них трясла мужа за плечи. Её подруга прибегла к более радикальному способу и схватила своего благоверного за волосы. Мужчины мычали спросонья, ничего не понимая, и никак не хотели подниматься и уходить домой. Окружение подзадоривало женщин и давало советы, как лучше справиться с загулявшими мужьями. Наконец жёнам надоело сражаться с мужьями, они уселись за свободные стулья рядом и заказали себе по кружке пива.
– Вот они обычаи ихние пагубные! – презрительно произнёс незнакомец, громко поставив полупустую кружку на стол.
– Вы о ком? – не понял Гришка.
– Не о ком, а о чём, – поправил незнакомец. – Я о том, что нравы тут стали совсем непотребные. Люди потеряли стыд.
– Неужели это вас так задевает, сударь? – удивился Котошихин. – Везде такое же непотребство и пагуба.
– Неправда ваша. Есть ещё страны, в которых блюдут веру, почитают родителей и исполняют обычаи своеобразные.
– И где же такие страны обретаются? – усмехнулся Гришка.
– Уж не в полуночном мире, сударь, их искать надобно.
– А где же?
– Ну, хотя бы… А впрочем, какое мне дело до всего этого? – Незнакомец приник к кружке и залпом опорожнил её. – Эй, слуга, налей ещё!
Разговор прервался так же внезапно, как и возник. Вспыхнула искра, ветер её раздул, огонь схватился за мокрые дрова, но тут же снова погас. Котошихин внимательно посмотрел на незнакомца, и его неожиданно осенило. Как же он сразу-то не домыслил! Всё: и обличье, и ухватки, и речь указывали на то, что перед ним сидел сын Ордин-Нащокина – Воин! Да и в языке тот же характерный русский акцент, что у самого Гришки. Вот так встреча!
– А вы, сударь, я вижу, не здешний будете?
Незнакомец вздрогнул, перестал пить и насторожился.
– Нетрудно было догадаться, – ответил он с вызовом.
– Оченно вы мне одного человека напоминаете, который… с которым мне приходилось встречаться.
– И кто же этот человек будет?
– Прозванье его зело простое, но известное: Афанасий сын Лаврентьев…
Собеседник встал, подошёл поближе к Гришке и приник к нему лицом:
– А я смотрю на тебя и всё думаю: уж не оттуда ли ты ко мне подослан?
Человек, похожий на сына Ордин-Нащокина крепко схватил Котошихина за плечи и острым взором пытался пронизать его насквозь:
– А ну сказывай, кто ты и что тут делаешь?
– Ну, ты Воин Афанасьевич, полегче. Мы ведь не на Ивановской площади и не на Посольском подворье с тобой!
– Ты… ты знаешь, как меня зовут?
– Домыслил я. Вылитый ты мой прежний начальник.
– Так ты тоже, значит, при Посольском приказе…
– Было такое дело.
– Значит, я не ошибся. Ты оттуда. Тебя ко мне прислали?
– Не бойсь, Воин Афанасьевич, у меня тут свои дела, и мне ты особливо не нужен. А вот родитель твой тебя ждёт не дождётся!
Воин тяжело опустился на стул и, обхватив голову обеими руками, простонал. Гришке стало не по себе. Он встал, положил ему руку на плечо и мягко сказал по-русски:
– Верно говорю, что Афанасий Лаврентьев переживает за тебя и готов принять тебя обратно и простить. Токмо вернуться тебе надобно в отчий дом.
– Поздно! Как я теперь посмотрю ему в очи? Куда мне деваться бесстыжему?
– Ништо! Всё обойдётся. Главное, царь-государь зла на тебя тоже не держит. Выпори его, говорит он твоему батюшке, то бишь, тебя, как следует, да и дело с концом. Покайся во всём, и будет тебе всепрощение.
– Неужли это возможно – возвернуться на Москву? – воскликнул Воин.
– Тебе можно.
– Ах, как это хорошо! Ты вернул мне жизнь, добрый человек. А то я уж подумывал, как мне её побыстрей закончить. Тебя-то как звать?
– Зови меня Иваном Александром Селицким.
– Так это по-польски, а как тебя по-нашему-то звать?
– По-нашему? А никак! Нет меня прежнего. Был, да весь вышел! – зло ответил Котошихин. Было очень досадно, что у богатого человека и измена не измена, а так – одно удовольствие. Погулял, поблудил, нагляделся на мир полуночный, а когда он дюже надоел – пожалуйте обратно домой! Он даже жалел теперь, что раскрылся перед Воином, размягчился-расслюнявился.
– Ну, смотри, как тебе удобнее! Они мне тут тоже другое прозвание приклепали. Хочешь вина там али пива? – засуетился Воин. – Угощаю! Эй, слуга, тащи сюда ещё пива! Уж я так рад, так рад, что встретил тебя, Ванюша! Ты не против, что я тебя Иваном звать буду?
– Да зови хоть горшком, только в печку не ставь!
– А я намыкался здесь предостаточно, – продолжал Воин. – Чего я только не видел и в каких землях не странствовал. Послушался я тогда своих учителей-поляков, они мне много чудного и заманчивого порассказывали, вот и соблазнился я. Думал: что мне сиднем сидеть при родителе? Свет белый такой большой и чудесный. Оченно мне захотелось на всё посмотреть, на диковинки ихние. Ну, вот и насмотрелся. – Он горько усмехнулся. – Я ведь, если бы тебя не встретил нынче, лишить себя жизни решился. Истинно говорю, не вру. К чему она мне жизнь-то здесь без отца, без матери, без дома отчего и края любимого заповедного? Здесь одно токмо бесстыдство!
– Это так, – согласился Котошихин. – Тут ты правду-матку режешь.
– А у тебя там кто-нибудь остался? – спросил Воин.
– Не знаю. Была жена, да не любил я её. Любил я батюшку с матушкой, да не знаю, где они теперь. – Неожиданно набежали слёзы, и Гришка неловко стал вытирать их рукавом.
– Тебе, Ванюша, тоже надо вертаться домой! – горячо сказал Воин. – Я же вижу, каково тебе тут.
– Некуда мне вертаться. Тебя в белокаменной-то ждёт батюшка в силе и власти, а меня ждут лихие князья, чтоб вздёрнуть поскорее на дыбу. Нет мне возврата, да и не хочу я обратно в Москву.
– Расскажи мне, что с тобой приключилось. Может, мне удастся тебе что присоветовать?
– Говори-не говори, а моему делу никто помочь не сможет. Впрочем, слушай.
И Гришка поведал ему свою историю, но не всю – про то, как соблазнил его шведский эмиссар, не упомянул ни слова. Воин внимал ему с видимым сочувствием.
– Как только приеду домой, всё батюшке расскажу. Он всенепременно поможет тебе! – горячо пообещал он.
– Знаем мы, как верхние люди помогают людям середним! – иронически отозвался Гришка. – Нет уж, нам от вас ничего не надобно.
– Я понимаю, ты обиделся и не можешь простить. Но надо победить в себе злого человека и…
– Не хочу об этом слушать. Всё! – Гришка стукнул кулаком по столу. Все обернулись и посмотрели на них. Воин смущённо улыбался и сочувственно смотрел на Котошихина. Гришка встал и тихо произнёс: – Пойду я что ли…
– Я тоже выйду, провожу тебя, – сказал Воин.
Они вышли на площадь. Ярко светило весеннее солнышко, прогревая замерзшую землю. Фыркали на привязи кони, в куче конского навоза шуровала стайка воробьёв, вдоль рядов прогуливались голуби – совсем как на Красной площади или в каком-нибудь Замоскворечье. Только дома кругом были каменные, островерхие, с черепичными крышами, только речь слышалась иностранная, и небо над головой чужое.
– Ты, чай, не сгубил души своей окончательно? – спросил Гришка, зябко кутаясь в тонкий на рыбьем меху кафтан.
– Я догадываюсь, о чём ты спрашиваешь, Ванюша. Грешен я, ох как грешен! Пришлось и мне тайны государственные выдавать. Без этого кому ж я был тут нужен? Слаб я был и глуп. Потом-то сообразил, что к чему, ан поздно уже было! Вот это и гложет моё сердце. Ну, да теперь пусть будет, как будет! – Воин решительно тряхнул головой. – Приеду, повинюсь
