викария Московской епархии…
– И что ты решил?
– Не знаю!
– Знаешь, только признаться в этом не хочешь. – И тут Марфа вздохнула так, словно бы набирала воздуха для того, чтобы поглубже нырнуть в глубины подсознания своего крестника, и продолжила: – Тебе уже пришлась по душе твоя новая роль. Тебе льстит, что вокруг тебя происходят некие таинства, что люди трепещут, ждут твоего слова и благословения, что служки, словно мушки, вьются вокруг… Это так искусительно. А семья – это подвиг, это бесконечный, ежедневный труд на износ, и столь редки минуты истинного счастья, но только через это и только в семье человек еще может спастись. К тому же еще неизвестно, как тебя примет твой сын, который все эти годы считал своим отцом другого человека. А если вдруг он от него не откажется? Да и кто в этой жизни не оступался и не согрешал? Един Господь! Ты не суди Ростислава строго, а лучше помолись за него. Не было бы этого доноса, не сидел бы сейчас передо мной в этой мантии… Так что в этот раз, крестник ты мой дорогой, я тебе ничего советовать не стану. Решай сам, но в любом случае знай, что тебя здесь всегда ждут и это твой дом и отдушина…
– Матушка, и последнее, о чем бы я хотел вас спросить. Есть ли какие-либо вести об отце?
– Месяц назад я получила письмо, в котором, как я поняла, есть и строки, которые касаются тебя лично.
Она протянула руку и на ощупь взяла шкатулку, а уже из нее достала письмо.
– Читай сам, нижний абзац второй страницы…
И он начал читать.
– «Когда Георгий соберется навестить меня в Париже, напомни ему, чтобы он привез с собой нашу фамильную реликвию и мою любимую икону Пресвятой Богородицы „Казанская“. Ты должна ее помнить. Еще мой дед заказывал этот список с той самой чудотворной. Хочется в последний раз успеть приложиться к ней перед смертью… И вот что еще очень важно, чтобы не возникло потом проблем на таможне, пусть он обязательно ее задекларирует…»
– Ну, тебе это о чем-то говорит?
– А у нас разве была такая семейная реликвия? – спросил ее Георгий.
– Нет, насколько я знаю…
– Если я соберусь поехать к нему в Париж… Очень интересно… И почему он упоминает о предстоящей смерти?
– Для меня эти тайны закрыты. Видимо, Господь щадит мое сердце. А ты подумай. По крайней мере, хотя бы не забывай о том, что услышал. А теперь поезжай. Наберись мужества и сам решай, как жить тебе дальше…
Когда на следующий день в зале заседаний Московской Патриархии Святейший Патриарх Алексий спросил, нет ли у кого каких-либо причин, препятствующих возведению архиепископа Георгия в сан митрополита, то все своим молчанием высказали согласие. Таким образом, этот вопрос уже считался практически решенным.
И тогда Георгий сам попросил слова, сказав:
– Ваше Святейшество! Высокопреосвященнейшие митрополиты, позвольте открыть вам некие неведомые до сего момента страницы моей жизни и признаться в том, что имя и священный сан, коим я пользуюсь уже более двадцати лет, есть лишь исполнение волеизъявления умирающего в январе 1944 года у меня на руках настоящего игумена Георгия Любомудрова, возложившего перед своей смертью на меня послушание и далее нести по жизни его монашеский крест и имя, что я по силе возможности и старался делать достойно, хотя душа моя иногда и разрывалась на части…
Весь Священный Синод, затаив дыхание, слушал слова своего собрата.
– Вы ведаете также, что несколько лет я провел в тюрьме, но не выдал тайны, коей обязал меня сей умирающий монах, и с помощью Божьей сохранил великое сокровище, истинный размер которого и сам не знаю, что и передаю сегодня в надежные руки Православной Церкви…
И вручил при этом секретарю Святейшего Патриарха несколько машинописных листов.
Какое-то время, пока Святейший рассматривал список, он молчал.
Но вот списки пошли по рукам. И некоторые из отцов Церкви не смогли удержаться от возгласов, потрясенные перечнем передаваемых Церкви настоящих сокровищ.
И лишь тогда Георгий продолжил:
– Как вы теперь понимаете, я не монах и надо мной никогда не совершалось церковного таинства монашеского пострига. В связи с чем прошу вас, Христа ради, простить мне сию дерзость и с прещением, кое вы наложите на меня, отпустить в мир.
И тут все посмотрели на Святейшего Патриарха.
– Я не вижу особых канонических препятствий и иных причин, которые могли бы лишить вас права хиротонии, естественно, через предварительное пострижение и новое поэтапное прохождение всех монашеских степеней, – негромко, будто бы рассуждая сам с собой, начал Патриарх. – Всем образом своей жизни, безбрачием, огромными трудами во благо Церкви и даже притеснением, которое вы с честью перенесли, даже не будучи монахом, вы сделали более, чем другие, именитые и титулованные, отмеченные знаками и регалиями. Думаю, что это происходило по той причине, что, по молитвам убиенного на поле брани епископа Георгия, вас выбрал и вел по этой стезе Сам Господь! Честно говоря, я года три тому назад проезжал по тем местам и видел памятный крест, установленный, вероятно, вами, где среди прочих убиенных воинов было и имя игумена Георгия Любомудрова. Упокой, Господи, его душу. И честно говоря, был тогда в замешательстве, так как знал, что монах под этим именем жив и в полном здравии окормляет вверенную ему епархию. Ну а теперь, чадо, давай поговорим о главной причине твоего решения… Рассказывай нам все без утайки…
И Георгий рассказал о вчерашней нечаянной встрече и исповеди, из которой узнал о женщине, которая до сих пор его любит и не верит в то, что он погиб на поле брани, и о своем сыне, который вырос и выбрал профессию отца, став клоуном…
Все молча и с любовью смотрели на самого счастливого из монахов. Ничего в этой жизни не бывает случайным, и та неожиданная встреча на исповеди всего лишь подтверждала то, что Георгий достойно пронес данное ему Богом и монахом Георгием послушание и сегодня Сам Господь, отпуская его на покой, наградил радостью обретения семьи.
– Из всего того, что написано в этих списках,
