существенным аргументом против концепции мема служит тот факт, что изучение истории культурного и интеллектуального развития прекрасно обходится без нее. Экономические и физические модели – в особенности модели передачи информации – оказались значительно более эффективными. Ну и опять же, контраст между мемом и геном болезненно очевиден: ген был необходим, поскольку биологи не видели другого способа объяснить феномен передачи наследственных признаков. Мем же в качестве объяснения избыточен.
Экономические модели, описывающие идеи как «информационные каскады» или потребительские товары длительного пользования, по сравнению с непроверенной концепцией Докинза значительно более убедительны и полезны[471]. Эти модели включают в себя дарвиновские понятия «конкуренции» и «вымирания» без введения инновационных подходов. Например, экономическая «теория моды» (theory of fads) по сравнению с концепцией мема значительно более глубоко объясняет процессы восприятия и передачи идей[472]. Культурная эволюция и интеллектуальное развитие часто лучше объясняются аналогиями из физики (передача информации по случайным сетям), а не из биологии[473]. При оценке своей гипотезы Докинз не рассматривает эти важные альтернативы.
Приверженцам понятие мема определенно не кажется мертворожденным. Его взяли на вооружение коллеги До-кинза: Дэниел Деннет в «Опасной идее Дарвина» (1995) и Сьюзен Блэкмор в «Машине мемов» (1999). Примечательно, что Деннет и Блэкмор понимают мем на удивление по-разному[474], что в общем-то неизбежно в силу отсутствия у идеи мема эмпирического обоснования. Эта концепция остается настолько расплывчатой и неопределенной, что, по-видимому, пока отсутствуют средства для ее подтверждения либо фальсификации.
В любом случае то, что «объясняет» концепция мема, легко объяснить в рамках других моделей. Есть ли хоть какие-нибудь загадки, которые можно решить только с помощью мемов? Докинз избегает здесь каких-либо подробностей, демонстрируя огромный контраст между концепцией мема и своей же концепцией «эгоистичного гена», которую он блестяще обосновал фактами.
«Науке» меметике уже четверть века, однако она так и не смогла выработать продуктивную исследовательскую программу в рамках когнитивных наук, социологии или истории идей. Отталкиваясь от того, что мы знаем сегодня, я могу лишь согласиться с убийственной критикой Мартина Гарднера:
«В силу своей размытости понятие мема оказалось бесполезным, оно вносит больше путаницы, чем ясности. Я предсказываю, что эта концепция вскорости будет забыта, оставшись в истории лишь любопытной, но бессмысленной игрой слов. Для критиков меметики, которых в настоящее время намного больше, чем ее сторонников, она выглядит нагромождением терминологии для объяснения того, что все и так знают и могут изложить в рамках пусть и более скучной, но зато значительно более полезной теории передачи информации»[475].
Соображения Гарднера нашли отражение в статье 2005 года, посвященной закрытию онлайн-журнала меметики[476][477]. Почему он прекратил свое существование? Ответ можно найти в статье с разгромной критикой понятия «мем», опубликованной в последнем номере этого злополучного журнала[478]. Доктор Брюс Эдмондс сделал два фундаментальных замечания в отношении меметики, которые, как он считает, подрывают ее претензии на научную достоверность.
1. Основная причина неудачи меметики заключается в том, что она «не обладает ни объяснительной, ни предсказательной силой, кроме той, которую можно извлечь из аналогии между генами и мемами». Иными словами, она не принесла никакой «добавленной стоимости» для понимания наблюдаемых фактов.
2. Для меметики характерно «крайне абстрактное и чрезмерно амбициозное теоретизирование». Эдмондс в особенности критикует чрезмерно амбициозные и зачастую не основанные на фактах попытки «„объяснить“
некоторые чрезвычайно сложные явления, такие как религия». Однако многие приверженцы понятия «мем» считают, что его ровно для этого и изобрели – чтобы разделаться с верой в Бога[479].
Эдмондс заканчивает статью фактически некрологом: меметика «была недолговечной причудой, которая скрывала больше, чем показывала. Боюсь, у меметики как отдельной научной дисциплины нет будущего».
Неудивительно, что Докинз со временем дистанцировался от претензий на то, чтобы использовать мемы для объяснения культуры в целом[480]. Как выразился Дэниел Деннетт, Докинз «слегка втянул свои рога»[481][482]. Он отступил от былого оптимизма, появились намеки на то, что понятие мема было лишь полезной аналогией. Многие придерживаются схожей точки зрения, предлагая рассматривать мем как теоретическую конструкцию, полезную для объяснения некоторых наблюдений. «Для нас вопрос не в том, существуют ли мемы… а в том, полезна ли эта теоретическая конструкция»[483]. Деннет предполагает, что отступление До-кинза было вызвано тем, что к нему стали относиться как к стороннику социобиологии[484]. Я же думаю, что это связано скорее с осознанием очевидной хронической бездоказательности концепции мема. Хотя дискуссия об объяснительной и прогностической ценности мема продолжается[485], примерно с 2010 года заметна значительная потеря интереса к этой идее.
Бог как «вирус мозга»
Тем не менее существуют и другие основанные на биологических аналогиях способы визуализировать или концептуализировать передачу идей в культуре. В 1990-е годы Докинз развил концепцию мемов в ином направлении, предложив образ «вируса разума». Мемы, говорит нам Докинз, могут передаваться «как вирусы во время эпидемии»[486]. Хотя связь между «мемом» и «вирусом разума» не прояснена с той точностью, которую мы могли бы ожидать, ясно, что в каждом случае ключевой темой для Докинза является репликация. Чтобы вирус был эффективным, он должен уметь две вещи: точно воспроизводить информацию и повиноваться инструкциям, которые в ней закодированы[487].
Но здесь появляется проблема. Мэри Мидгли утверждает, что, хотя человеческие существа и способны являться пассивными носителями биологических вирусов, их нельзя рассматривать как пассивных «переносчиков» или «носителей» идей и убеждений[488]. Со времен Уильяма Джеймса (1842–1910) психологи убеждены, что человек интерпретирует получаемую информацию активно, на основе своих знаний и ценностей. Именно на этой основе он решает, что ему делать с поступающей информацией: принять ее, отвергнуть или изменить[489].
Однако здесь Докинз, к сожалению, снова прибегает к словесной эквилибристике и вместо научных доказательств использует риторические приемы. Всем известно, что вирусы плохие: это заразные паразитические сущности, которые эксплуатируют своих хозяев[490]. Компьютерные вирусы мешают нормальному функционированию системы. Риторически нагруженное утверждение «Бог – это вирус» является плохо замаскированной инсинуацией, а не строгим аргументом. Вера в Бога здесь изображается как злокачественная инфекция, заражающая умы. И надо ли упоминать о том, что за этим предположением не стоят никакие экспериментальные данные – лишь ни на чем не основанные субъективные суждения Докинза о том, что такое хорошо и что такое плохо.
В этой связи интересно, что Сьюзен Блэкмор недавно поменяла свое мнение о том, можно ли рассматривать Бога как «вирус разума»[491].
«Представление о религии как о „вирусе разума“, возможно, отжило
