Яс с большим интересом наблюдала за тем, как я распечатываю каждый пакет. Она снова задрала блузку и приспустила джинсы. Медленно, нежно, словно выполняя важную церемонию, я вынула из упаковки десять ватных подушечек и выложила их вплотную одна к другой по линии шва. Полностью закрыв их белоснежной марлей, я сломала ампулу и вылила ее содержимое на повязку, чтобы та полностью намокла. Всегда, когда я таким образом промываю раны, мне приходит на ум, что у каждой из них есть своя история, а мой уход за раной – знакомство с этой историей, способ акушерки сказать «Я тебя слышу, и я верю тебе».
– Ну вот, – сказала я, легонько похлопав повязку кончиками пальцев. – Теперь пусть как следует увлажнится. Я вернусь через пару минут. А вы отдыхайте.
Я приглушила свет у нее в изголовье и вышла из бокса. Задергивая штору, я видела, что Яс лежит на спине с закрытыми глазами, держа руки по швам. Живот мерно поднимался и опускался под влажной повязкой. В этом крошечном уголке приемного отделения на время воцарился мир.
Десять коротких минут пролетели за телефонными звонками и разборкой кучи карт пациенток, поступивших в отделение. Отвечая на звонок беременной на тридцать первой неделе с преждевременными схватками и последовавшее за ним сообщение о женщине, у которой началось кровотечение прямо в автобусе, по дороге домой с работы, я поняла, что надо скорей освобождать кровати для них и прочих срочных случаев, которые традиционно начинаются ближе к вечеру. Я дала Яс отдохнуть, сколько смогла, прежде чем вернуться к ней в бокс, где обнаружила ее тихонько похрапывающей. Руки по-прежнему лежали по бокам, но когда Яс задремала, развернулись ладонями вверх, словно в неслышной мольбе.
– Яс, – позвала я, осторожно тряся ее за плечо. – Как вы себя чувствуете?
Она открыла глаза, не сразу сообразив, что над ней за странное лицо и почему она в таком странном месте.
– Все в порядке, – ответила она.
Потом перевела взгляд на живот и отогнула край влажной повязки.
– Так приятно! Большое вам спасибо.
«И мне тоже приятно», – хотела я сказать. С каждым днем больница принимала все больше пациенток; дежурства превращались в бесконечную чехарду, и я сознавала, что мои прикосновения уже не так ласковы, а мысли не всегда добры. Старшие коллеги старались раньше выйти на пенсию или перевестись на менее стрессовые должности, а молодежь, поступавшая в отделение, сначала сильно пугалась трудностей нашей работы. Я же находилась в каком-то промежуточном положении: еще не старшая, чтобы всегда знать, за какие ниточки дергать, но и не такая молодая, чтобы обращаться за помощью, если что-то идет не так. Чувство было не самое приятное, и временами мне приходилось несладко от размышлений о том, на своем ли я месте и действительно ли помогаю людям. Вот почему сознание того, что я могу кого-то утешить и дать женщине драгоценную десятиминутную передышку, действительно доставило мне удовольствие.
Яс привычно привела себя с порядок: джинсы застегнуты, блузка заправлена, влажная повязка аккуратно сложена в тазик возле кровати. Она не позволила мне подать ей автомобильное кресло с Биной, равно как не согласилась взять чистые салфетки и обезболивающее на всякий случай. Я проводила ее к двойным дверям отделения и посмотрела, как она уходит с той же непринужденной грацией, что и на пути сюда. Ей – и мне тоже – предстоял еще один длинный день, обе мы несли свои раны и продолжали трудиться: Яс с тряпкой и пылесосом, я с перчатками и марлей, – каждая прокладывая собственный маршрут через боль к исцелению.
О медицинской униформе
Накрахмаленный белоснежный халат, часы-луковица на сверкающей цепочке, белый ремень с серебряной филигранной пряжкой. Непрозрачные колготки, аккуратно зашнурованные туфли, завязанные симметричными бантиками шнурки. Вот он, классический образ идеальной акушерки. Я, однако, никогда так не выглядела, хоть и мечтала периодически носить форму, отмененную двадцатью годами ранее, когда власть предержащие решили, что персонал будет лучше работать (и дешевле стоить), если его переодеть в блузы и брюки унисекс. Шапочки с накрахмаленными крыльями, те самые, из «Позовите акушерку», отошли в прошлое, и теперь нам следовало носить бесполую унылую форму. Это, сказали нам, и есть прогресс.
Моему поколению студентов первому выпало переодеться в новую, утвержденную государственным указом, униформу. Несмотря на ее очевидное уродство, мы, хохоча, ринулись в аудиторию, которую выделили под раздевалку в ту пятницу, спустя несколько месяцев с начала нашей учебы. Столы стояли по стенам, за окном серел городской пейзаж, в аудитории царил холод. И все равно мы спешили скорее раздеться и примерить наши новенькие, накрахмаленные форменные наряды, прежде чем отправиться на первую клиническую практику. Хоть мы и посмеивались друг над другом из-за темно-серых блузок и синих брюк на шнурке, крутясь перед зеркалом, все ощущали гордость, наслаждаясь непривычным прикосновением жесткой ткани к покрытой мурашками коже. Мы были зелеными новичками, в возрасте от семнадцати до сорока одного года; некоторые из нас впервые покинули дом, а некоторым приходилось совмещать учебу с семейной жизнью. У кого-то еще не прошли прыщи, а кто-то уже жаловался на седые волосы и детей-подростков, но впервые благодаря униформе мы все стали равны. Мы прошли разный путь, но теперь наслаждались чувством единства. Наконец-то мы стали общностью.
Как выяснилось в следующие недели, униформа – это одновременно и профессиональный признак, и шапка-невидимка. Она придает официальный, умудренный и респектабельный вид и позволяет без вопросов проникать в такие места, где человеку «в гражданском» немедленно преградят путь, сочтя не просто нежеланным гостем, а потенциально опасным нарушителем. Вы можете спокойно идти по отделению и попросить совершенно незнакомую женщину показать вам ее швы – пожалуйста! (Простыни тут же задираются, колени разводятся в сторону, и вы видите свежие последствия родов при помощи щипцов.) А вот вы нажимаете кнопку звонка в квартиру на пятнадцатом этаже и видите на пороге угрожающую фигуру двухметрового громилы с рычащим ротвейлером: ну что вы, сестра, входите, он не кусается! (Дальше гигант бросается заваривать вам чай и распечатывать пончики, пока вы осматриваете распухшую, затвердевшую грудь его подружки.) С каждым дежурством мы постепенно обживаем униформу и свой новый мир, пока наконец не поступаем на практику в госпиталь, где меняем блузки и брюки на хирургический костюм. Он обладает прямо-таки феноменальным эффектом – теперь нас не отличить от дипломированных акушерок и докторов, работающих с нами бок о бок, – пока, конечно, мы не открываем рот.
На втором году обучения мне представилась возможность провести день в
