Петром Аркадьевичем Арефьевым, родом из-под Ирбита. Как и в прошлом году, неподалеку от дачи Аграфены Николаевны. Они больше не скрывали своих отношений.
Дмитрий жил надеждами, что этот год будет к нему добрее. А он оказался еще более суровым. Пережитые трудности казались сейчас пустяковыми по сравнению с теми, что навалились на него.
Скромный успех первых рассказов окрылил его, но ненадолго. Оказалось, что и с художественной прозой была своя маета, не легче газетной. Дмитрий сообщал отцу, что мало написать рассказ и напечатать его, надо еще уметь и деньги у издателя вырвать.
«Приходишь раз — нет, придите, пожалуйста, в другой раз; приходишь в другой. Ах, извините, пожалуйста, денег нет, будьте так добры, зайдите в такой-то день. И так далее, и так далее. За деньгами приходится прогуляться иной раз 5—6 раз, а это будет около шести верст взад и вперед».
Дмитрий уже не был похож на того юношу, что три года назад выходил из вагона на перрон Николаевского вокзала полный радужных надежд на будущее. Жизнь, казалось, делала все, чтобы разрушить его иллюзии и сломить нравственно. Он стал свидетелем жестоких расправ с молодыми людьми, пытавшимися помочь угнетенным. Сильные притесняют слабых, ловкие обходят простодушных. В газетной и журнальной среде Дмитрий насмотрелся, как погибают, словно ненужные обществу, натуры способные, одаренные, но изнемогшие в борьбе с обстоятельствами. И сгорают от алкоголя эти пролетарии умственного труда или заканчивают свои дни на больничной койке.
Для Дмитрия каждый день был днем жестокой борьбы за право продержаться в столице. Порой его настигал голод. Настоящий голод, когда несколько дней он совсем не ел. Самый тяжелый — первый день голодовки, второй проходит полегче, а на третий вообще уже и есть не хочется. Но Дмитрий не падал духом. И все же страх голода у него сохранился на многие годы.
Русское общество переживало десятилетие мучительных противоречий. Старые отношения, когда помещики существовали за счет крестьян, мало беспокоясь о будущем, а вся система государственного управления покоилась на фундаменте крепостного права, рухнули. Новые еще не приобрели устойчивых форм. Лишь явственно бросалось в глаза: главной силой становились деньги. Не «благородное» происхождение, не занимаемые посты, а деньги — десятки, сотни тысяч, миллионы. Чем больше денег, тем увереннее и наглее вел себя их обладатель. Это было новым явлением, ошеломляющим, шокирующим. Раньше в высших сферах о богатстве предпочитали умалчивать. Говорить о деньгах считалось дурным тоном, к разбогатевшим выскочкам относились брезгливо. Теперь перед ними заискивали. Родовитые фамилии, чтобы как-нибудь продержаться, входили в сговор с капиталом. Как ни свирепствовала цензура, литературе все-таки удавалось иногда отразить новые отношения в обществе, возникновение новой морали и нравственности. Остро, обнаженно писал о разрушении старых форм, о новой силе денег и неизбежной при этом ломке сознания Достоевский. Роман «Подросток» как раз начал печататься в журнале Некрасова «Отечественные записки».
«Нынешнее время, — говорил Ф. М. Достоевский устами одного из персонажей романа, — это время золотой середины и бесчувствия, страсти к невежеству, лени, неспособности к делу и потребности всего готового. Никто не задумывается; редко кто выжил бы себе идею… Нынче безлесят Россию, истощают в ней почву, обращают в степь и приготовляют ее для калмыков. Явись человек с надеждой и посади дерево — все засмеются: «Разве ты до него доживешь?» С другой стороны, желающие добра толкуют о том, что будет через тысячу лет. Скрепляющая идея совсем пропала. Все точно на постоялом дворе и завтра собираются вон из России; все живут только бы с них достало».
Дмитрий болезненно воспринимал обнаженный цинизм своего времени. Он с горечью писал домой:
«Как вам известно, я не принадлежу к разряду счастливых, потому что небо моего счастья часто заволакивается густыми тучами… Издали, конечно, интересно смотреть, как шумит и хлопочет вечно суетящаяся разношерстная толпа наших городов, но вмешиваться в эту толпу не стоит, потому что единственный двигатель здесь деньги, деньги и деньги, и неприхотливое сероватое лоно родной провинции покажется в десять раз лучше. Конечно, все это говорится про незлобивых сердцем и чистых, как голуби; повесть о волках, приходящих в мир в овечьей шкуре, повесть о хитрых, как змеи, наводняющих нашу землю, совсем в другом тоне: они — жители теперешних городов, сделавшихся каждый в своем роде Вавилоном в той или другой степени… Таков мой личный взгляд, хотя сам я пока и не желал бы закупориться в провинции, потому что мне еще нужно потолкаться между людьми да поучиться уму-разуму…»
Потом он будет много писать о силе денег и о волках в овечьей шкуре. Вокруг денег будут кипеть страсти уже в первом его романе «Приваловские миллионы».
На Парголово Дмитрий возлагал большие надежды. Конечно, он не рассчитывал, что сможет написать произведение, равное тому, что выходило из-под пера Толстого, Достоевского, Салтыкова-Щедрина. До них ему еще далеко.
Но где возьмешь этот твердый фундамент?
Товарищу по даче Петру Арефьеву Мамин излагал свою позицию так:
— Понимаю, что в литературе выигрышный билет выпадает на миллион пустых. Буду себя пытать и пытать, авось он мне и выпадет. Но кормилицей до той поры будет моя будущая профессия — ветеринария.
Пока же Дмитрию нужно было позаботиться о мало-мальски сносных условиях жизни. Рассказы нашли издателя и принесли частичную независимость. Отлично! Они помогли Дмитрию убедиться, что он способен на большее, чем репортерские отчеты в газете. Значит, надо работать, работать, как можно больше писать.
Сюжетов сколько угодно. Дмитрий читал текущую литературу и убеждался: о жизни он знает больше, чем многие авторы. Перелистаешь подряд десятки журналов, и становится стыдно — что печатают! То сюсюкают о крестьянстве, то липко восхищаются добренькими господами, будто бы заботящимися о простом люде. Сюда бы уральского мужика с Чусовского завода. Дать бы понюхать, чем пахнет рубашка после трудового дня, какими кровавыми слезами порой плачут люди!
Дмитрию очень хотелось написать роман, дать простор воображению и волю чувствам. И он думал о нем, просиживая дни и ночи над рукописями рассказов. Хотелось подробнее, ярче рассказать о Висиме, окруженном горами, о фабрике с ее потемневшими стенами, где полыхает негасимый огонь, о жителях поселка, не вылезающих из вечной нужды, об их семейных историях, житейских драмах. Вспомнил крепостное право, когда фабричное начальство — от смотрителя до управителя — было полновластным хозяином над рабочими людьми, над их жизнью не только на работе, но и дома.
Действие романа могло бы происходить на Межегорском заводе, — а описывать он будет родной Висим. Главными в романе станут отношения народа с хозяевами. Дмитрий покажет судьбу рабочего, тяжкую долю
