метрах в трех над полом. Конечно, местный «пол» не походил на привычный – скорее, это был настил из битого кирпича, цемента и засохшего дерьма. При каждом шаге под подошвами что-то потрескивало, поскрипывало и временами, казалось, даже попискивало. Из-за этого молодой патрульный постоянно вздрагивал, ругал себя последними словами, но шел дальше, а в следующий раз снова вздрагивал.
Он уже не первый раз ходил сюда со своим напарником. Ну, что поделать, если им такой район выделили? Заброшек везде по городу хватало, так что жаловаться было не на что. Но тут был свой нюанс. Славе Горяеву было всего двадцать, он только-только пришел в милицию и привыкнуть к местным нравам еще не успел. А вот его напарник – сержант Федор Петрович Петров, юморист всея отделения – так активно взялся учить «молодняк» уму-разуму, что Славе первое время после каждого дежурства кошмары снились. Сейчас-то уже отпустило слегка, только дерганье от неожиданных звуков осталось, но полезную науку напарника он запомнил лучше устава и Уголовного кодекса.
Поэтому и шел он сейчас по пустынным цехам заброшенного завода, как полицейский из голливудского боевика – держа на вытянутых скрещенных руках фонарь и табельный пистолет. Временами молодой милиционер еще и резко разворачивался из стороны в сторону, будто выцеливая нарушителя. Такая игра делала местную жуть не такой реальной, а заодно позволяла скрасить скуку от непрерывного монолога Федора Петровича. А тот не затыкался вообще никогда – вселенская мудрость лилась на Горяева нескончаемым потоком.
– Да, кукушка бо-бо, – вещал Петров, откусывая очередной кусок от большущего пирога. У немолодого уже сержанта все было большое: не только пирог, но и колышущееся пузо, и рот, и задница. Оставалось только диву даваться, как он квалификационные нормативы сдает. Хотя, скорее всего, больших пирожков хватало и на приемную комиссию, так что тут и удивляться нечему. Федор Петрович умел с комфортом устроиться в любой ситуации. И патруль по заброшенному заводу был тому наглядным примером.
Слава чувствовал себя не в своей тарелке, а Петров получал удовольствие от процесса по полной программе. Единственный минус, видимо, состоял только в отголосках похмелья после вчерашнего, о чем, собственно, и была сегодняшняя лекция.
– Блин, – кряхтел толстый сержант, набивая рот. – А все почему? Смешивать пшеницу и виноград никак нельзя. А мы, видишь, коньячок, а сверху пивком. Вообще так нельзя. – Федор Петрович натужно икнул, постучал себя по груди и продолжил, подняв указательный палец: – Только бульончиком лечиться. Только бульончиком. Раньше, когда в Леонидовке жил, у меня птичка была. Я всегда лечился бульончиком. Курочку сам зарежу, сам кровушку спущу, ощиплю, опалю и сразу в бульончик. Только варить долго не надо. А то будет, как лапоть, жесткая. Надо прямо понемножечку варить, и мясцо нежное-нежное будет.
И в самый важный момент – как раз, когда умудренный опытом наставник на пальцах демонстрировал своему юному напарнику нежность вареной курицы, – он споткнулся обо что-то на полу и чуть не упал.
– Блин, – крякнул он раздосадованно и посветил себе под ноги. – Что это за провода еще?
Горяев посмотрел под ноги напарнику. Несколько секунд они в молчаливом изумлении водили лучами фонариков и усиленно размышляли над увиденным. А пораскинуть мозгами было над чем: по полу тянулась целая куча проводов, которые в конечном итоге уходили в кожух генератора. Новенького, прямо только что из магазина. И стоял этот генератор посреди заброшенного полуразрушенного помещения завода.
– Да. Сейчас бы бульончика горяченького, – в раздумьях повторил Петров, поглаживая себя по объемистому пузу. Физиономия его между тем выражала крайнюю озабоченность и напряжение мыслительных процессов.
Слава, видя, что старший коллега пока никаких выводов не делает, покрутился на месте и решил продвинуться дальше вперед, разведать обстановку. Через десять шагов он остановился и потянул носом. Пахло очень знакомо и для этого места странно.
– Запах какой-то, – обернулся он к сержанту.
– Ага, мясом как будто пахнет, – согласился тот, подходя ближе и попутно откусывая кусок от следующего пирога. Запас провизии хранился у него в полиэтиленовом пакете, крепко зажатом в левой руке. В правой Федор Петрович сжимал фонарь и размахивал им в разные стороны, как кадилом. – Это от пирожка моего. Там легкие с сердцем, «по-киевски». Жена испекла.
Молодого милиционера такое объяснение не удовлетворило. Запах был хоть и мясной, но на начинку пирожка никак, на его взгляд, не походил. Навернув небольшой круг возле генератора, он присел на корточки и ткнул пальцем, привлекая внимание жующего наставника:
– Тут был кто-то. Видишь, следы?
Петров подошел и наклонился в указанном направлении.
– Вижу. Странное что-то, – почесал он в затылке фонарем. – Завод уж лет пять как разворовали. А тут вон генератор новенький.
Зажав в зубах наполовину съеденный пирожок, толстяк вытер руку о штаны, подошел к генератору и, недолго думая, переключил рубильник. По всему цеху тут же зажегся свет.
Оба патрульных, высоко вскинув от удивления брови, стали озираться по сторонам. Кроме нового генератора и кучи протянутых к нему кабелей, ничего вроде в глаза не бросалось. Что уже само по себе было странно.
А потом они подняли головы…
Пирожок изо рта Петрова вывалился на пол, следом посыпались непрожеванные куски, глаза превратились в огромные круглые блюдца, лицо приобрело землисто-белый оттенок. Толстяк силился что-то сказать, но из горла вылетали только нечленораздельный хрип и бульканье.
Рядом на пол упало что-то тяжелое. С трудом повернув голову, Федор Петрович увидел, что Горяев распростерся на грязном полу, словно тряпичная кукла. В обморок молодому милиционеру за свою жизнь падать еще не приходилось – это был первый раз. Но старший товарищ не спешил прийти на помощь упавшему без чувств напарнику. Будто завороженный, он снова поднял голову и посмотрел на чудовищную картину.
Над полом на железных подпорках стоял огромный, покрытый сажей котел. А над ним… Над ним болтались на цепях почти бесформенные куски плоти, в которых угадывались очертания человеческого тела. Они покачивались, дергая остатками конечностей. Сквозь разбухшее, местами обвисшее мясо просвечивали кости. Жир, кровь и сукровица уже застыли, покрыв останки неплотной коркой. Выглядело это все как психоделическое полотно сумасшедшего художника.
Сержант Петров долгую минуту боролся с приступами тошноты и одновременно пытался оторвать взгляд от этой ужасающей картины. В конце концов понемногу ему удалось опустить глаза и перевести дух. Тогда он заметил на саже, покрывающей котел, крупный рисунок круга в круге. Колеса. Пончика.
И тут его вырвало.
Глава 33
Раткин сделал очередную глубокую затяжку и закашлялся. Они с Соколовым сидели неподалеку от места преступления, курили и обсуждали произошедшее.
Устроились
