пустые диски. Рядом с Мерпессой диск носил её имя – Кето (и в скобках рукой директора дописано «Солунай»), чуть дальше диск Бануша. Рядом оказалась голова красивой женщины с холодными водянистыми глазами.
– Нет, я не мать мальчишки, я его тётка, – пояснила она, показав острые зубы. – Я предлагала его сожрать, но сестрица всегда была упряма. Сейчас сама кормит рыб.
Солунай поспешно отошла подальше. Надо попросить Александра Николаевича переместить Бануша подальше от такой родственницы.
О чём она только думает!
– Если хочешь его получить, то получишь. Или просто разорви его на части, окамени и забудь, – вслед ей произнесла Мерпесса.
Солунай едва не выронила диск, который крутила в руках.
– Ты о ком? – спросила она, чувствуя, как горят уши.
– Какая разница. – Если бы у Мерпессы были руки, она бы определённо отмахнулась от дочери. – Я вижу, что твоё сердце болит и рвётся. Забирай себе то, что тебе принадлежит по праву. Горгонам не отказывают.
– Но… – Солунай растерялась и огляделась. Однако все эти чешуйчатые, лысые, с перьями согласно кивали, мол, так оно и есть, слушай маму, Кето! Будь умницей, Кето! Будь наконец горгоной!
– Но я ядовитая!
– Конечно, ядовитая, – согласилась Мерпесса. – Тебе нужно выпить крови своего избранника, а потом дать ему испить своей. Старый ритуал. Действенный. Только не торопись: если ошибёшься, повторить не сможешь долго.
– А если я уже пила его кровь? – совсем тихо спросила Солунай, обмирая от ужаса и восторга.
– Если ты не была влюблена, это не в счёт, – наморщила нос Мерпесса. – Не связывать же жизнь с каждым, кого не доел.
Солунай не успела ответить.
Стукнула дверь. Это Александр Николаевич деликатно давал понять, что вернулся.
Он заметил диск в руках Солунай.
– Вот поэтому я и знаю, что Васса жива, – пояснил он. – Если с ней произойдёт что-то непоправимое, её голова и дух моментально привяжутся к этому месту. И мы хотя бы сумеем отомстить. Хотя лучше, если мы её найдём.
Помявшись, он добавил:
– Я давно никого сюда не приводил. Просто Мерпессе я обещал показать тебя. Наверное, ты считаешь меня чудовищем. С моей-то коллекцией. Но поклянись никому не говорить о ней. Они на первый взгляд все милые существа, конечно, но действительно опасны.
И снова поднялась волна негодования, хотя… Солунай прислушалась к тональности. Её чуткие уши уловили – чудовища лишь делают вид, что возмущены. Они горды тем, что остаются опасны после смерти. Что могут говорить, общаться. Пусть в коллекции охотника, но оставаться частью себя.
– Вовсе вы не чудовище. – Солунай нахмурилась. – Но я не понимаю. Вы, получается, продолжаете уходить в мир за пределами заповедника. Один?
– Да. – Александр Николаевич поморщился. – Иногда дети и правда сами уходят из заповедника, но таким, как Васса или ты, там делать нечего. Лучше бы нутро мира было вовсе закрыто для людей. Потому что из большого мира к нам приходит зло.
– Не понимаю, – призналась Солунай. – Разве не чудовища – зло?
Смеялись все, кроме неё и директора. Кто-то в углу досмеялся до вспыхнувшего стола, и Александр Николаевич бросился его тушить.
– Кето, Кето, ты у меня такая наивная, – отсмеявшись, ласково произнесла Мерпесса. – Конечно нет, милая. Чудовища просто чудовища. Настоящее зло – люди. Не все, конечно, но их так много, что и зла в мире всё больше. Это они придумали охотников.
– Между прочим, люди же придумали и заповедник, – не удержался Александр Николаевич.
– Всё так, – не стала спорить Мерпесса. – Люди так любят – уничтожить что-то под корень, а потом сохранять обрывки. С чувствами у людей так же, Александрос, ты в курсе?
Солунай побелела от ужаса, что директор всё поймёт, но тот не повёл и бровью, продолжая препираться с Мерпессой по поводу всех людей, внешнего мира и их заповедника.
Солунай аккуратно подвинулась к двери, ещё шаг, ещё… и выскользнула наружу. У подножия лестницы она поймала ближайший сквозняк и рванула прочь от башни. К себе, смыть наконец вонючую грязь и тину, переодеться и обдумать всё, что произошло. Она увидела свою маму – вот что самое главное. А все эти разговоры про чувства и зло – просто разговоры. И просить пить кровь директора она не собиралась – есть и более простые способы умереть. Утонуть в болоте, например.
Когда же она чистая вернулась в комнату, её уже ждал Бануш. Он нагло расселся на кровати Катеньки, прекрасно зная, что та больше никогда не перешагнёт порога приюта. Раньше Солунай делила комнату с Катенькой и Кристи, а после того как Кристи совсем недавно встретила своё дерево и вросла в него, ждала новых соседок. Но пока здесь с утра до вечера постоянно околачивался Бануш, из желающих к ней переехать была одна Жылдыс.
– Ну давай, рассказывай. – Бануш едва не подпрыгивал от нетерпения. – Куда это директор тебя увёл, после того как отрубил голову?
– Ох, Бануш, ты не поверишь, – вздохнула Солунай. – Но только ты никому об этом не должен рассказывать, понял?
– Понял, давай! – заёрзал друг.
«Я запомнила твой урок, мама, – усмехнулась Солунай мысленно. – Горгоны делают что хотят и всех бесят. Что же, пожалуй, я справлюсь».
Но на душе у неё было тяжело. Стать как мама казалось ей совсем не простой задачей, а быть другой… тогда кто она вообще?
Глава 21. Любовь и гаруды
Наверное, мама была права. Солунай не торопилась снова повидаться с ней, но в голове постоянно прокручивала каждое сказанное ею слово. Смаковала.
Александр Николаевич, такой близкий и почти что признавшийся в ответных чувствах – разве он не держал её в объятиях, не гладил нежно по волосам? – снова стал далёким и чужим директором. Солунай даже не успела набраться храбрости и назвать его Александросом, с хриплым материнским «р». Это звучало куда лучше, чем длинное имя-отчество. Но стало поздно.
Бануш, отчаянно болевший за неё, тоже ходил хмурый.
«Я говорил, отрубит голову и потеряет интерес», – только и сказал он ей. Ещё Васса никак не находилась. То, что её голова не появлялась в башне, совсем не успокаивало. Хозяйки – существа живучие. Как и большинство чудовищ. Это не значит, что им нельзя сделать больно.
Солунай дошла до такого отчаяния, что начала ещё больше возиться с гарпией Аэллой. Несмотря на их взаимную неприязнь из-за видов, девочка была рада дополнительной няньке. Из-за крыльев ей тяжело давались простые вещи, которые ровесники умели давным-давно. Солунай терпеливо учила её пользоваться ложкой и карандашом, за что была вознаграждена короткими встречами с директором. Тот всё ещё кормил Аэллу своей кровью, вызывая каждый раз бурю ревности в груди внешне остающейся спокойной Солунай.
Но в этот день он превзошёл самого себя. Ввалился в детскую – Аэлла, несмотря на свой возраст, оставалась довольно невысокой, а отсутствие простых умений не давало и шанса перейти в другую группу, – неся на руках
