– Мне больше не к кому было пойти.
С кошкой на руках она выходит из комнаты. Через пару минут возвращается с полотенцем, в которое завернуты кубики льда. Накрывает компрессом мой лоб и глаза.
– Не холодно? – спрашивает она.
– Почему ты отказываешься переспать с Хуаном? С ним все спят.
– Даже ты?
– Я имел в виду женщин, Эмма. Это потому, что он пишет о спорте?
– Нет, потому, что он твой лучший друг.
– Хуан – настоящий джентльмен. Он никогда не рассказывает мне о своей интимной жизни.
– Тогда откуда ты знаешь, что мы не переспали?
– Я у него обманом выведал.
– Вот как? – переспрашивает Эмма. – С какой стати?
Я украдкой подглядываю из-под полотенца, не обиделась ли она.
– Ты же мой босс, а он мой лучший друг, – отвечаю я. – Если у вас наметится что-то серьезное, это затронет мою жалкую маленькую вселенную. Это единственная причина, по которой я хотел выяснить…
– Вступаем ли мы в половые отношения?
– Что за терминология, Эмма? С уроков биологии?
– Ебемся ли мы? – резко уточняет Эмма. – Так лучше?
Я сажусь и прижимаю пальцы к ушам, чтобы не вытекли мозги.
– Не волнуйся, я не спрашивал Хуана о пикантных подробностях. У тебя есть экседрин?
Эмма приносит мне три таблетки аспирина и стакан воды.
– Ляг. Тебе станет легче, – говорит она.
Растянувшись на диване, я объявляю:
– Тебе надо вернуться на курсы медсестер. Ты рождена для этой профессии.
– А ты, Джек? Ты сейчас с кем-нибудь спишь?
– Что, прости? – Я снова хочу сесть, но Эмма заходит сзади и прижимает мои плечи к дивану.
Она говорит:
– А что такого? Раз уж ты знаешь о моей интимной жизни…
– Нетушки. Я знаю, что ты не спишь с Хуаном, а ты знаешь, что я не сплю с Хуаном. Мы квиты.
– Я бы на твоем месте не была так уверена, Таггер.
Должен признаться, мне нравится, как Эмма смеется.
Мне нравится у нее дома – намного лучше, чем в приемном покое «Милосердия». Мне даже приятно, что она не позволяет мне встать…
Боже, Джек, завязывай с этим. Ты не сможешь спасти Эмму, если в самое ближайшее время снова не станешь брюзгливым говнюком из ее рабочих кошмаров. Но когда она извиняется за то, что дала мне по носу, я отвечаю, что заслужил трепку.
– Я нехороший человек, – признаюсь я. – Я увидел твои разноцветные ногти, и меня одолела зависть. Потому что глубоко в душе ты творческая личность, беспечная и веселая. А я представить себе не мог, что такое возможно.
– Тебе не вредно столько разговаривать? – спрашивает Эмма.
– Не могу поверить, что Джей Бернс мертв. Черт возьми, просто в голове не укладывается. Послушай, не хочешь прокатиться?
– Джек, уже поздно. Тебе надо отдохнуть.
– Надень туфли. И побыстрее.
Первыми на место заявились полицейские, затем там побывал кто-то еще. Я показываю Эмме, где желтая полицейская лента, намотанная на ограду пристани, была порвана, а потом неумело склеена. Я срываю ленту, скатываю ее в комок и швыряю в урну. Мы поднимается на борт «Рио-Рио».
Кто бы ни обчистил каюту, он был достаточно умен и дождался, пока полицейские придут и уйдут. Здесь царит хаос, но когда я был тут тридцать часов назад, порядка было ни на йоту больше. Порножурналы, коробки из-под пиццы и музыкальные журналы, как прежде, раскиданы по полу. Прибавьте сюда нестираное барахло, вываленное из ящиков и шкафов, и пару емкостей с чем-то весьма неаппетитным в холодильнике.
Мы с Эммой спускаемся по узкому трапу и начинаем осторожно прокладывать себе путь через разбросанный хлам. Я иду первым, шагаю осторожно. Эмма бодрится и стискивает мне руку. Первоочередная наша задача – включить кондиционер, потому что в каюте воняет мочой, пивом и грязными носками.
– Что мы ищем? – шепчет Эмма.
– То, что не нашли плохие парни.
Думаю, один человек не смог бы справиться с таким здоровяком, как Джей Бернс. Значит, после того как они обыскали яхту, они отправили ко мне бритого злоумышленника на тот случай, если я выманил – или просто украл – какую-то важную улику.
Сорок пять минут мы с Эммой шарим по каюте, но не находим ничего, кроме пакетика с отсыревшей коноплей – очевидно, злодеи решили, что ее уже не раскурить. А вообще-то похоже, что каждый ящик, каждый шкаф, каждый закуток воры уже обшарили до нас, перетряхнув все содержимое. Мы поднимаемся на палубу и, взяв фонарик из запасов Джея, проверяем ведра с наживкой и машинное отделение. С панели над штурвалом свисают провода – судя по всему, плохие парни прихватили с собой оборудование: скорее всего, УКВ-передатчик, эхолот и систему радионавигации. Хотели инсценировать обычную кражу – им явно не удалось.
Я показываю Эмме выдранные провода, а затем выключаю фонарик.
– И что теперь? – спрашивает она.
– Думаю, надо написать некролог.
– Джек!
– Прости, я забыл. Он не котируется.
– Ну разве что короткую заметку в Городские Новости, – говорит Эмма.
Извини, Джей, но так обычно и бывает. В газете нет места для второразрядных музыкантов, пусть даже и мертвых.
Голова раскалывается. Я аккуратно сажусь у штурвала на палубу яхты Джимми Стомы. Я спрашиваю себя, к чему приведет эта череда кровавых событий, которую я породил, заявившись к Джею Бернсу и пристав к нему с вопросами о тайных музыкальных экзерсисах Джимми. Я помню страх в его залитых алкоголем глазках, когда он спрашивал меня, жив ли еще Билли Престон, и теперь чувствую себя отвратительно – не надо было его дразнить, что он, мол, пережил Франца Кафку и Джона Леннона. Вдруг от всего этого он разволновался не на шутку и совершил необдуманный поступок: например, позвонил Клио Рио, предупредил, что я сую нос не в свои дела.
Эмма чихает в темноте.
– Извини. Я отвезу тебя домой, – говорю я.
– За что ты извиняешься? Это…
– Забавно?
– Интересно, Джек. Я целыми днями торчу на этих нудных собраниях или сижу, как дура, уставившись в монитор. Я первый раз на месте преступления.
– А что, Хуан не водил тебя на матч «Марлинов»?
– Давай, смейся. Не каждый…
– Что?
– Не важно, – отрезает Эмма. – Эй, а может, под баллонами с кислородом?
Я навожу фонарик на палубу перед транцем, где в два ряда аккуратно выстроились двенадцать белых баллонов, точно громадные бутылки молока. Вроде бы их никто не трогал – значит, преступников они не заинтересовали. Те, что бы они ни искали, думали, будто оно спрятано в каюте.
