дымке со всеми своими белыми минаретами, куполами, аркадами…
Ничего этого Кондратьев со Смоляком не видели. Они швыряли кардиф в огненные топки котлов огромными совковыми лопатами. С непривычки оба быстро выбились из сил. Их напарники, угрюмо молчаливые не то голландцы, не то датчане, кочегарили тоже весьма неумело. Держались они особняком и ни в какое общение не вступали. Сил Кондратьеву придавала только одна мысль, что с каждой новой лопатой угля, с каждым новым оборотом винта судно все дальше и дальше уходит на восток, а значит, родина все ближе и ближе. Другое дело, что из Сирии до Тегерана путь тоже предстоял непростой и неблизкий. Но все же там счет шел на сотни километров, а не на тысячи миль. Каскад превратностей судьбы научил его вере в добрый исход любого злоключения. Не зря же англичане в «Садке для угрей», старые морские волки, частенько повторяли себе в утешение: «А в море бывает хуже…» В том, что это так, Кондратьев убедился на третью ночь их рейса, когда старый пароход, прижимаясь к ливийским берегам, обходил все еще занятый немцами Крит…
Заступив в полночь на вахту к котлам, они с Яном не застали на месте своих угрюмых напарников.
— Заспались! — решил «кочегар Кондор» и полез наверх, чтобы поторопить нерадивых коллег. Но едва он выбрался на палубу, как услышал выстрелы в ходовой рубке. Потом распахнулась дверь — и по трапу правого крыла скатился кочегар-«голландец» с «люгером» в руке:
— Ауф! Аллес ауф![16] — кричал он, тыча стволом пистолета в распахнутый люк кочегарки.
Кондратьев нырнул в зев судовой преисподней. Тяжелая железная крышка опустилась за ним с лязгом.
Ясно было, что власть на «Минерве» захватили немцы из разбитого Африканского корпуса. На судно они проникли так же просто, как и они со Смоляком. И капитан, похоже, поплатился головой за свою беспечность. Война, она и в Африке война…
Они с Яном сидели у закрытых топок, соображая, как быть и что делать. Можно было выбраться на палубу через горловину угольного бункера. Но что делать дальше против вооруженных головорезов? Они наверняка повернут пароход к Криту. А там никто с командой-сбродом церемониться не станет. Всех за борт…
Давление в котлах резко упало, и вскоре в распахнутый люк свесилась голова бывшего «голландца». Он кричал и угрожал. Пришлось взяться за лопаты. Через полчаса сверху выпихнули на решетки механика-чифа. Он был легко ранен в плечо. Кондратьев перевязал рану обрывком полотенца, которым они вытирали пот. Но ничего другого под рукой не оказалось.
— У них нет штурмана, — на скверном английском сообщил механик. — Они хотят идти на Крит, но не знают ни нашего места, ни нужного курса. Они убили капитана. А кроме него, никто на судне в штурманском деле не соображает…
— Я штурман, — признался Кондратьев.
— Тогда отведи их на Крит, иначе они погубят пароход и нас заодно.
— О,кей! Иди и скажи им, что штурман есть, — охотно согласился Кондор.
Смоляк недоуменно посмотрел на своего боевого товарища. Не шутит ли он?! Но перепачканное угольной пылью лицо капитан-лейтенанта было непроницаемым.
Чиф-механик ушел объясняться с немцами. Это не заняло много времени, и новоявленный судоводитель был немедленно извлечен из недр кочегарки и поставлен к прокладочному столу. Главарь группы захвата ткнул стволом пистолета в очертания острова Крит, строго погрозил пальцем и сделал весьма выразительное «пуф-пуф»!
— Яволь! — кивнул Кондратьев и вытащил из ящика секстан. Первым делом он определил место, благо звезды на небе и астрономические справочники в капитанской каюте оказались в порядке. Самая грубая прикидка показала, что «Минерва» дрейфует в двухстах милях от юго-западной оконечности Крита. Кондратьев перенес точку определения на двести миль западнее и показал ее немцам. Они все столпились над картой. Но, видимо, среди них не было ни одного моряка. Они приняли на веру и координаты судна, и дату прихода его в ближайший критский порт. В конце концов их новый штурман отвечал за все это головой. Тот ткнул карандашом в календарь и выбросил два пальца — двое суток займет путь.
Кондратьев сам встал к штурвалу. А по углам ходовой рубки расположились двое надсмотрщиков-конвоиров. Они не спускали с него глаз и даже еду приносили ему к штурвалу.
На что он рассчитывал? Смешно сказать — на то, что на острове Кипр, куда он вел пароход, не написано, как на карте, что это остров Кипр. А острова в Средиземном море на один манер — горы, покрытые лесом. И если завернуть в какую-нибудь малую гавань, где нет никаких войск, то уловка может сойти с рук. Что на Крите греки, что на Кипре. Но на Кипре в Фамагусте — английский гарнизон…
Бог не без милости, казак не без удачи…
К исходу вторых суток на горизонте вздыбились гористые очертания большого острова. Немцы резко оживились, забеспокоились. Старший, к которому его подручные обращались — Рихард, долго рассматривал надвигающийся берег в бинокль, но не обнаружил ничего подозрительного. Вечернее море благостно заштилело. Кондратьев отыскал на карте небольшую рыбацкую гавань и вел «Минерву» именно туда. В великолепном расположении духа он напевал себе под нос: «Я шел на Одессу, а вышел к Херсону, в засаду попался отряд…» И все было бы хорошо, если бы слева по борту не вывернул из-за мыса дозорный английский тральщик. То, что это англичанин, Рихард определил в мгновение ока, вооруженное биноклем. Он бросился к карте, но что ему мог сказать лист разноцветной бумаги? Тем более, что курс парохода был четко прочерчен к главной гавани Крита.
— Ist das Kreta?[17] — грозно вопрошал Рихард.
— Крета! Крета! — убеждал его Кондор, прикидывая, чем бы вооружить руку. Похоже, назревала рукопашная.
— Warum sind die Engländer hier?[18]
— А где их в Средиземном море нет? — вопросом на вопрос отвечал штурман.
Тем временем сигнальщик с тральщика сделал запрос, и не получив ответа, корабль повернул прямо на «Минерву».
Теперь в ходовую рубку ворвались и все остальные захватчики. Они метались по ней, как волки в западне. И когда стало ясно, что англичане все же высадятся на пароход — их комендоры уже дали предупредительный выстрел из носового орудия, — Рихард с яростными ругательствами подскочил к Кондратьеву, молча сжимавшему рукояти штурвала. Он наставил на него «люгер».
— Du hast uns getötet, du Bastard![19]
«Вот так погибал Сусанин…» — мелькнула мысль, последняя перед ослепительной вспышкой выстрела…
Фамагуста. Ноябрь — декабрь 1943 года
Кто сказал, что снаряды не попадают дважды в одну и ту же воронку? Пуля из «люгера» попала в то же самое место, в какое Кондратьев был ранен год
