говорит ей Серафима Трофимовна, хватает меня за рукав и подтаскивает ближе к прилавку.
— Так чего она стоит? — недоуменно произносит Пелагеюшка, — пусть берет сумку и топает. Уж заждались её.
С этими словами она с громким стуком вываливает на прилавок большую синюю почтовую сумку с письмами и газетами. Судорожно сглатываю и беру, с трудом вешаю её на плечо, тяжелая.
— А куда нести? Я не знаю, — мямлю я, рукой придерживая громоздкую сумку.
— Там всё написано по адресам, — недовольно ворчит Пелагеюшка, как будто я совсем тупая, не понимаю этого. — Начинай с Глухого переулка и иди по порядку.
Выходим с почты, и Серафима Трофимовна машет мне в сторону ближайших домов.
— Вот с них и начни, — говорит она.
Киваю, спускаюсь с перекошенных ступенек, придерживая одной рукой сумку, и вдруг резкий грохот заставляет меня подпрыгнуть на месте. Я уж думала почта развалилась да по бревнышку раскатилась, оглядываюсь, нет, на месте избушка. Вопросительно смотрю на Серафиму Трофимовну.
— Испугалась что ли? — усмехается она, — Да не бойся, не вздрагивай, это на комбинате руду привезли, выгружают. Скоро привыкнешь к этому.
Удивлено хлопаю глазами. Не рабочий ведь комбинат, заброшенный.
— Ну всё, я пошла, дома дел невпроворот, — говорит мне Серафима Трофимовна. — Удачи тебе в первый рабочий день.
— Угу, спасибо, — бурчу я.
Вздыхаю, тащу нагруженную сумку. И тут мне приходит мысль — а как они получают почту, если, по их словам, до них не добраться? Останавливаюсь возле первого дома, сгружаю сумку на лавочку, достаю первый конверт, смотрю на обратный адрес — Небыдовка. Вытаскиваю ещё несколько — тоже на всех письмах отправители из Небыдовки. Непонимающие смотрю на конверты, разглядываю штемпеля. Они что ли всем поселком друг с дружкой переписываются? Вынимаю журналы и судорожно сглатываю — они все из 90-ых годов, есть ещё даже с конца 80-ых: «Приусадебное хозяйство», «Крестьянка», «Работница», «Лиза» и подобные. Даже не знаю, что обо всем этом думать, убираю письма и журналы обратно в сумку, взваливаю на плечо и тащу по адресам.
Хожу от ворот до ворот, вкладываю конверты и печатную продукцию в почтовые ящики, осматриваю избушки. Все дома похожи на давно забытые и никому не нужные заброшки. Не верится, что в них кто-то до сих пор живет. Дома покосившиеся, кое-где сквозь дырявую крышу проглядывает небо, заборы выцветшие, неприглядные, местами сгнившие и с выпавшим штакетником. Окна серые, пыльные, смотришь через них и кажется, что дома внутри все пустые. Железные почтовые ящики на воротах проржавевшие, дырявые, того и гляди сорвутся с ветхой калитки, но я всё равно просовываю в них письма. Около одного дома мне вообще кажется, что от избы остался один фасад, а дальше там нет ничего — одни кусты.
Разношу всю почту, продираюсь к каждым воротам через сугробы, есть письма для Серафимы Трофимовны и для Русланы. Подхожу к дому Русланы, вглядываюсь в темные пустые окна, но ничего не видно через них. Хочу отдать ей лично письма, поговорить с ней, расспросить, что случилось с Игорем. Поднимаюсь на крылечко и стучусь. Тишина, никто не открывает. Сначала думаю, что она, может быть, ушла на работу, потом усмехаюсь сама себе — откуда в этом захолустье возьмется работа? Затем всё же слышу её шаги. Открывает.
— Чего тебе? — довольно грубо спрашивает она.
Сегодня она в коротком блестящем платье, как будто на дискотеку в ночной клуб собралась, но снова босиком на голом полу. Яркие глаза так и сверкают, аж слепят, только от них идет какой-то холод, что пробирает до мурашек.
— Вот, почту принесла, — протягиваю ей конверты.
Она не впускает меня в дом, держит на пороге, через распахнутую дверь с улицы врывается пронзительный ветер, но ей похоже не холодно стоять так с голыми ногами на морозе.
— Ты что ли почтальонкой у нас устроилась? — смеясь спрашивает Руслана, забирая у меня письма. — Не нужно самой в двери стучаться, вон у меня почтовый ящик есть, — кивает она в сторону ворот.
— Знаю, — бурчу я, — я поговорить хотела.
— О чем мне с тобой говорить? — удивляется она.
— Об Игоре. Ты знаешь, что с ним случилось? — спрашиваю её.
— Слышала, — хмыкает она. — А мне-то что?
Чуть не подавляюсь её ответом.
— Как — что? Ты видела, как это произошло? Он же с тобой оставался.
— Ну и что? Мы развлеклись, и он ушел, — она пожимает плечами. — А дальше мне и дела нет до него.
Мой взгляд скользит вглубь её коридора, и я вижу корзину с яблоками.
— Это же те яблочки — молодильные? Из огорода Серафимы Трофимовны? Ты ему велела их набрать? — гневно произношу я.
— Да хоть и я, что с того? — смеется она.
— Ты предложила Игорю попробовать этих яблок, даже не предупредив его о последствиях? — я чуть ли не кричу уже, меня ужасно бесит эта наглая девка.
— Ага, — скалится она, выпуская слюну, — очень уж хотелось посмотреть, как это подействует на простого смертного.
От возмущения теряю дар речи, мне хочется наброситься на неё с кулаками и выдергать на ней все волосы. Но из-за чертовой интеллигентности или из-за того, что я не привыкла драться, я тупо стою на пороге и смотрю на неё волком. От этого она ещё громче хохочет.
— Ты просто больная на голову, — наконец произношу я, пытаясь вложить в эти слова как можно больше яду.
— Ну, извини, жизнь полна разочарований, — не переставая хохотать, говорит она.
— Ты самая последняя мерзкая дрянь, — поливаю её грязью.
— Выкатывайся-ка ты из моего дома, по добру, по здорову, пока и с тобой что-нибудь не случилось похлеще, — начинает она мне угрожать, злобно сверкая глазами.
Выталкивает меня за порог и захлопывает перед моим носом дверь. Со злости пинаю покосившиеся перила. Хочется разнести её избушку по бревнышку, облить бензином и поджечь. Но я, конечно, не буду этого делать, да и бензин мне взять неоткуда.
Спускаюсь с крыльца, выхожу за ворота и громко хлопаю калиткой, что слетает какая-то перекладина. Возвращаюсь обратно на почту, кладу пустую сумку на прилавок Пелагеюшке.
— Можешь идти домой, — разрешает мне она, — завтра придешь снова.
— Хорошо, — вздыхаю я.
И улучив момент, когда она отворачивается, чтобы убрать сумку, подтаскиваю чистый конверт. Ну как чистый, не исписанный, конечно, но весь в пыли, словно пару лет тут пролежал. Интересно, если я напишу домой, то получат ли мое письмо родители?
Возвращаюсь к Серафиме Трофимовне. У неё уже обед готов. Уха.
— Мой руки и садись, работница, — улыбается мне Серафима Трофимовна.
С радостью принимаю приглашение, намерзлась и проголодалась. Серафима Трофимовна наливает мне
