полного затаённой, глухой боли человека, чьё лицо потемнело от недостатка сна и истощения сил.
— Прости меня, Эмилия. Я подвёл тебя и твоих родителей. Ты имеешь право ненавидеть меня и уйти, не оглядываясь.
В этот момент я не испытываю вечного недоверия, которое преследует меня наяву. Здесь я как будто вижу его сердце насквозь, как вижу дно фонтана под водой. Отчего-то уверена, что в этом пространстве нельзя прятаться за масками, нельзя лгать. Это место, где привычные методы обороны, заблуждения и страхи, заставляющие поступать не так, как велит сердце и острое чутьё, исчезают и заменяются болезненной искренностью.
И я знаю, что Вереск не врёт. Знаю, что он по-настоящему скорбит и сожалеет. И что он не предавал меня.
Я вновь взглянула на своё отражение в водяной ряби. Если здесь нет масок и показывается истинное лицо, то почему я вижу перед собой Эмилию?
Ведь в глазах её матери отражалась я настоящая. Из прошлого мира.
— Я ушла, потому что думала, что вы могли подстроить это покушение, — наконец говорю я, не глядя на него. Он молчит, позволяя мне продолжить. — Все эти дни я рассматривала произошедшее со всех сторон. Поворачивала подо всеми углами. Терялась в догадках и вспоминала каждого, кто встретился мне в тот день, примеряя на них маску предателя. Я пыталась понять, кому верить, а кому нет, потому что верить — опасная привычка, которая уже подводила меня много раз. Понимаете?
Я оборачиваюсь посмотреть на Вереска. Он сидит в той же позе, внимательно глядя на меня. В его лице отражается печаль.
— Я устала искать причины. Но господин Вереск, ответьте мне… почему на меня напали? Что я сделала не так? — голос вдруг срывается, а горло прихватывает спазм. Горячая обида затапливает меня, и все произошедшие события давят ужасающей несправедливостью. — Я кому-то вредила? Кому-то делала больно?..
— Нет, Эмилия, дело не в этом, — мягко говорит он, качая головой. Он вздыхает и тоже переводит взгляд на воду, будто не в силах видеть мою боль. — Мир жесток, и иногда хорошие люди страдают беспричинно, а плохие пируют на их костях. У нас есть выбор: мириться с этим или нести справедливость своими руками.
Он вдруг поднимает на меня острый взгляд, напоминая прежнего себя, непрерывно всматривающегося в души людей. В сердце поднимается волнение, когда я говорю:
— Вы избрали второй путь.
— Да, — он приподнимает подбородок, будто в гордости.
И я продолжаю:
— Я… последую за вами.
Он молчит, пристально глядя мне в глаза, но я не уступаю, не отвожу взгляд. Я хочу, чтобы он понял: больше я не буду терпеть удары судьбы и оставаться дамой в беде. Я не буду страдать от бессердечных истинных, от подлых родственников, от неизвестных убийц. Я буду вершить свою судьбу сама.
И он видит. Его лицо светлеет, словно озарённое… надеждой.
Вереск встаёт, делая шаг ко мне.
— Эмилия, ты позволишь образовать мысленную связь? Подобно той, что связывает меня с братом и Варреном.
— Её можно ограничить? — тут же уточняю я, не желая, чтобы он видел все мои мысли. Вереск улыбается, отвечая:
— Это не доступ к сознанию. Это способ передавать сообщения. Ты должна будешь использовать руны, чтобы отправить мне мысль, и я должен буду делать то же самое. Дальше этого связь не заходит, но для того, чтобы отправлять тебе мысленные послания, мне нужно твоё согласие. А тебе нужно моё.
Я взвешиваю за и против. Ищу причины сомневаться. Но прозрачность его намерений и честность, которую гарантирует это место, оставляет мне только один вариант.
— Обещайте, что не станете ничего от меня утаивать. И если я спрошу что-то связанное с нашим делом, вы честно ответите.
— Клянусь перед солнцем, луной и небом, — Вереск протягивает руку для рукопожатия, и я спустя краткий миг отвечаю на него. Ладони загораются странным белым пламенем, и Вереск заканчивает тихим голосом: — И сожгут меня лучи солнца, и обращусь я в лунный пепел, и развеется он по небу, если я нарушу данную клятву.
Я тут же вырвала руку из рукопожатия, в ужасе глядя, как на тыльной стороне его ладони появляется чёрная тонкая татуировка лунного серпа и солнечного диска, окружённого острыми лучами.
— Зачем? Я не хочу вашей смерти! — я смотрю на него, чувствуя раздражение, досаду и страх. Ведь я ждала обещания, а не требовала такой клятвы!
— А я и не планирую умирать, — тонко улыбается Вереск, и я резко вздыхаю, понимая, что ничего не поделать. Если он хочет так доказать свою честность, это его право и его проблемы. — Даёшь ли ты согласие на то, чтобы я мог присылать тебе мысленные послания?
— Да. Даёте ли вы согласие на… то, чтобы я тоже посылала вам мысленные послания? — повторяю я за ним, и он отвечает:
— Даю. А теперь, дорогая Эмилия, мне придётся уйти. Слишком много сил тратится на то, чтобы поддерживать контакт через сновидение.
Он делает шаг назад. Отходит от меня, от фонтана, и с каждым шагом рассыпается в песок, исчезая в пространстве.
— Но как вы сюда попали? — восклицаю я вдогонку.
— Спросишь по мысленной связи, — доносится до меня призрачное, и последние щепотки песка рассеиваются в воздухе, оставляя меня в одиночестве.
— Но я не умею! — пытаюсь я донести, но не получаю ответа и проваливаюсь в чернильную тьму, усеянную образами, обрывками мыслей и воем ветра.
Открыла глаза и поняла, что звук мне не приснился. Ветер огибал вдруг выросшие из ниоткуда каменные скалы и деревья и выл, как зверь, холодя моё сердце. Обоз стоял на месте. Вокруг сновали люди, обеспокоенно выкрикивая друг другу непонятные фразы, а я спросонья не понимала, что происходит.
— Оллин? — окликнула я его, когда он пробежал мимо. Он затормозил возле моей телеги, подошёл и сразу протараторил, не дожидаясь вопросов:
— Это проверка, сейчас таможня будет шерстить все телеги. Если можешь, освободи нашу, пожалуйста. Сегодня они свирепее, чем обычно.
— Кто?
— Проверяющие, — и он скрылся из виду, прытко убежав куда-то вперёд.
Я вылезла из повозки и поправила платок, делая капюшон поглубже. Цепочка телег тянулась вперёд, останавливаясь у каменной стены, растущей прямо из скал слева и справа. По центру высились огромные запертые ворота, зловеще темнея большим чёрным пятном в этой тревожной ветреной ночи.
Не зная, что делать, я побрела вперёд, стараясь не натыкаться на людей. Они вытаскивали из телег мешки, что-то пересчитывали, проверяли, то и дело передавали друг другу бумаги, спорили, ругались. Судя по всему, они не ждали строгой проверки и не были к ней готовы.
