конечно, временами та еще сволочь, но он ее брат…
— Мы поедем домой, Кейт. Там хорошо… И скоро настанет весна. Ты бы знала, как я устал от этого снега и ветра! Когда мы вернемся, уже начнут распускаться сады. Вишня и абрикосы… и апельсины… Большой апельсиновый сад на холме. Мы пойдем туда гулять. Как в детстве. И запускать кораблики в ручьях. Ты помнишь? Помнишь, мы сами с тобой делали корабли…
До слез.
И эти воспоминания как чудесный сон. Но…
Нет.
— Нет, Говард, пожалуйста. Нет. Еще немного. Он придет и…
И больше нет сил, потому что боль накатывает снова. И Кейлен глухо стонет.
Нет. Еще немного.
Если какая-то, хоть самая слабая надежда есть… еще чуть-чуть. Кейлен как-нибудь выдержит.
Ей вдруг кажется, он уже близко, он сейчас придет.
Придет, и все будет хорошо.
Только потолок над головой кружится, и она начинает проваливаться куда-то в пустоту. И это никак не удержать.
* * *
— Кейлен! Кейлен, слушай меня… — теплое дыхание в ухо, сбивчивое, хриплое, со свистом, словно у того, кто говорит, тоже не осталось сил, словно он бежал… — Кейлен, все будет хорошо, слышишь! Все хорошо.
Она чувствует его руки.
Он кладет одну ладонь ей на живот… вторую на лоб, и осторожно гладит волосы. Все хорошо.
Его пальцы чуть влажные, но он быстро вытирает их о простыню… кто-то вроде злобно шикает на него, но… или кажется?
— Кейлен, слушай меня. Ничего не бойся, я вытащу тебя. И ребенка… сейчас, не бойся. Мы все сделаем. Я кое-что умею, не бойся. Сейчас ты полежишь, послушаешь песню… не колыбельную, другую… не важно. Главное, верь мне. Все будет хорошо. Ты слышишь? А потом, когда я скажу: «Пора», ты соберешься, изо всех сил… соберешься и вытолкнешь ребенка из себя. И все закончится. Но это нужно сделать за один раз. На второй, боюсь, у меня тоже не хватит сил. Слышишь? Посмотри на меня. Кейлен.
Она пытается открыть глаза, сосредоточиться, посмотреть.
Просто чтобы поверить.
Удостовериться, что это происходит на самом деле, что это не послышалось, что это не сон.
Его лицо… на нем полосы, словно пятерней провели, то ли грязи, то ли крови… темно и не разобрать. Взъерошенные волосы. Глаза… словно чуть светятся изнутри, но это не пугает… отчего-то нет, так и надо… Он все еще тяжело дышит, пытается отдышаться… Он бежал к ней? Бежал.
Он понимает, что она видит его, и улыбается.
— Сейчас отдыхаешь, — говорит он, — а по моему сигналу — толкаешь изо всех сил. Поняла?
— Он жив? — только и выходит спросить.
Тодд кивает.
— Да, я чувствую, как бьется его сердце. Совсем слабо, но бьется. Времени у нас нет, одна попытка. Постарайся, хорошо? Ты справишься.
— Да, — кивает она.
Словно не на самом деле все это. Словно сон. Почти невозможно. Но так даже лучше, во сне возможно все, любые чудеса.
— Тогда сейчас закрой глаза.
Она закрывает.
И он тихо-тихо поет.
Да, это другая песня. Но от этого становится хорошо, и все тело наполняется теплом. Тепло и легкость. И становится легче дышать. И это тепло, оно собирается внутри, копится, растет, но не жжет, не становится горячо. Словно новой жизнью наполняет. И хочется уже что-то сделать, вот сейчас…
— Подожди, — шепотом говорит он. — Подожди, еще чуть-чуть. По моей команде.
И поет снова.
И вся боль, весь страх уходят, становится так хорошо… почти нереально. Вокруг свет…
— Еще чуть-чуть…
И он рисует на ней, прямо на коже, какие-то узоры… древние руны? На ее животе. На мгновение в этом видится что-то неприличное… разве мужчина может так? Но только на мгновение. Совсем не до этого сейчас.
— Давай! — требует он.
Вдруг словно огонь льется в ее тело. И она кричит. Так громко и так отчаянно, как, кажется, давно уже не могла. Все тело напрягается в едином порыве. И разом возвращается боль.
— Давай! — требует Тодд. — Давай же!
И она…
Она очень старается. Изо всех сил. Очень-очень… Но никак не выходит. И так плохо, что невозможно терпеть… и…
Нет.
Кричит.
Ничего не выходит.
— Я не могу, — всхлипывает отчаянно. — Я не могу, прости.
— Ничего, — говорит Тодд. — Сейчас расслабься, чуть отдохни и потом еще.
— Ты говорил… один раз…
— Забудь, — он гладит ее волосы. — Ничего не бойся. Попробуем еще раз. Закрой глаза.
Она закрывает. И он поет ей эту песню снова.
Но только в конце кажется, у него самого уже дыхания не хватает и не хватает сил. Хрипло, слова даются с трудом. Чувствует, как его руки дрожат и все больше.
Это последний раз, да, теперь точно. На третий — Тодда уже не хватит, он и сейчас заканчивает песню из последних сил, шепотом, едва не теряя слова. Это магия, и магия отнимает силы. Но Кейлен чувствует, как сила и тепло снова наполняют ее.
Сейчас.
— Давай! — требует Тодд.
И свет вдруг захлестывает, наполняет. Кейлен почти теряется в потоке света.
И изо всех сил… сейчас, она постарается.
Давай…
И вдруг чувствует, как это происходит. Оглушающая боль, разрывающая ее, а потом вдруг… р-раз… и так легко. И все. Словно все случилось. Она чувствует.
Еще не видит толком, но скорее слышит, как кидаются к ней.
Что-то говорят. Суетятся.
— Мальчик, — говорит кто-то. — Он не дышит. Мертвый… синий, смотри какой…
И разом накатывает паника.
— Да вроде дышит, — другой голос. — Ты посмотри…
Кейлен рванулась бы смотреть тоже, если были бы силы, но она даже голову поднять с трудом может.
— Что там? — кричит она. — Что с ним? Что?
— Тихо! — требует Тодд. — Подожди, сейчас.
Тодд берет его. Что-то маленькое у него в руках. Он так бережно держит, осторожно. Маленькая ручка свисает с его ладони… О, боги…
Чуть отползает с ним в сторону, озирается, садится на полу у кровати… встать у него не выходит. Садится, кладет ребенка себе на колени, обнимая его… наклоняется над ним. Тихий шепот… Песня? Он поет что-то ребенку. Долго… И вокруг него и в его ладонях тихо-тихо разгорается мягкий свет.
А потом вдруг Кейлен слышит крик. Детский крик. Плачет ее ребенок.
Значит, он жив. И она жива. И все закончилось. И… все.
— У тебя сын, Кейлен! — говорит Тодд хрипло. — Лорд Последнего утеса. Как назовешь?
Она не может поверить до сих пор.
Все закончилось…
— Аарон, — говорит она. — В честь
