от наших в ямах, прикрытых сверху землею; наши же обрушивали эти крыши на поганых и тем душили их. Остатки таких ям указывали и около нынешнего кладбища близ самого города», — вот типичное предание из бытующих у коми-зырян; встречаются в них, правда, и мотивы обороны Чуди от новгородцев, но чаще всего Чудь, не дожидаясь нападения, спешит спрятаться в вырытые ямы и уже там бывает настигнута пришельцами-новгородцами.
Что же следует из этого наблюдения? Предваряя необходимую аргументацию, которую мы попытаемся развернуть ниже, укажем, что прежде всего напрашивается предположение о том, что предания донесли до нас довольно явственные отзвуки продвижения (перемещения, если угодно, инфильтрации, проникновения)в область Заволочья — в пределах очерченной территории — какого-то народа. Затем, как кажется, довольно легко определяется направление этого движения — с юго-запада на северо-восток. Едва ли, наконец, вызовет серьезные возражения и указание на его наиболее вероятный исходный район: это Межозерье — область, лежащая между Онежским, Белым и Ладожским озерами, что подтверждается всей совокупностью имеющихся фактических данных.
На основании этого можно себе представить и некоторые дополнительные детали, касающиеся относительной датировки событий, нашедших отражение в преданиях. Если, как мы ранее предположили, исходя из факта большей стертости преданий об активной Чуди и анализа контаминаций преданий о гибнущей Чуди с поздними преданиями о «панах», оба подцикла являются разновременными; если, далее, удается осуществить, не нарушая общего единства фактических данных, привязку этих подциклов к определенным географическим районам; если, кроме того, в результате такой привязки обнаруживается, что предания первого подцикла локализуются в западной части всего ареала, а предания второго в восточной, — то это всего естественнее может быть объяснено именно процессом инфильтрации, шедшей в указанном традиционном направлении.
Надо полагать, что предания об активной Чуди рисуют более ранний ее этап, когда события разворачивались еще в непосредственной близости от исходного района, когда в действие вступали сравнительно крупные массы населения, так как плотность последнего была относительно высока; Чудь в этом районе получила в преданиях трактовку как воинственный народ, довольно сильный и опасный противник. С продвижением далее на север и северо-восток происходило рассредоточение Чуди по огромным слабо освоенным, почти не обжитым пространствам северной лесной зоны, рассредоточение маленькими слабыми группами. В одном случае Чуди пришлось преодолеть сопротивление саамов (лопарей) (вспомним еще раз о лопарских преданиях, в которых Чудь выступает как враждебная саамам сила, столкновения с нею рисуются в виде очень острых конфликтов, но где — несмотря на наличие характерного мотива касательно похищения Чудью лопарских женщин —вовсе отсутствует мотив родства с Чудью); в других — и как раз вследствие обширности и необжитости территории — процесс, видимо, носил вполне мирный характер.
Едва успела Чудь распространиться на Севере, как вслед за ней двинулся новый поток колонизации — славянский; с другой стороны, с юго-востока, стали продвигаться коми. Начался процесс ассимиляции, который отложился в народной памяти в виде преданий о пассивной, гибнущей Чуди. Самые предания о ней, видимо, возникали из современных событиям рассказов, а последние складывались, конечно, не повсюду, а на определенных этнографических порубежьях, там, где Чудь соприкасалась с другими народами (русскими, саамами, коми). Однако этнические границы довольно быстро и очень существенно менялись, в соответствии с чем менялась топография рассказов о Чуди. Со временем эти рассказы превратились в предания.
Высказанные соображения помогают приблизиться к разрешению главной загадки — вопроса об этнической природе Чуди. Для этого чрезвычайно важно обратить внимание на ряд совершенно поразительных совпадений в размещении гнезд сосредоточения преданий с районами и пунктами, из которых нам известны письменные известия о Чуди эпохи средневековья. На Каргополыцине, где предания группируются в большом числе, необходимо указать на житие Кирилла Челмогорского (XIV в.); от XIII столетия имеется летописное известие из более южного района о жительстве Чуди в прибрежьях Кубенского озера; из области Белозерья и из южного Обонежья происходят сообщения соответственно Сигизмунда Герберштейна и писцовых книг (XV—XVII вв.). В ближайшем соседстве с Каргополыциной на восточном берегу Онежского озера раскинулся Пудожский край, где в XIV в. также обитала Чудь, сведения о которой содержатся в так называемом житии или завещании Лазаря Муромского, и где также широко представлены фольклорные о ней предания. Важское гнездо преданий точно совпадает с сообщением жития Варлаама Важского об обитании здесь Чуди и т. д. Наконец, на нижней Двине в гнездо преданий точно вписываются такие важные документальные свидетельства, как указания Ричарда Джемса, ладомских грамот и проч.
Совпадения, как видим, абсолютно точные. На карте это хорошо видно. Мы пока что оставляем в стороне анализ и оценку названных письменных источников, к которым мы обратимся в дальнейшем. Для наших целей теперь существенно признать, что выявленное соответствие, при котором карта размещения письменных известий о Чуди при наложении на карту распространения фольклорных преданий выявила столь много общих пунктов соприкосновения, не может быть случайным. Это соответствие не поддается тому объяснению, будто фольклорные предания сложились в целом на основе житийных рассказов: если даже исключить из рассмотрения данные, происходящие из Каргопольщины, Пудоги и Усть-Ваги, то все же останутся Белозерье (Герберштейн), южное Обонежье (писцовые книги) и Холмогоры (Джемс), сведения которых, конечно, не могли лечь в основу преданий, а, напротив того, сами были заимствованы либо из реальной жизни, либо же из современных записям преданий, отразивших в свою очередь факты ральной жизни (синхронные или исто-
рические). Связи здесь, видимо, более глубокие и вполне закономерные, опирающиеся на общие исторические реалии.
Другая линия этих связей идет, так сказать, параллельно. Если обратиться к наиболее ранним сообщениям письменных источников, то легко заметить, что в тех из них, которые происходят из западных районов (Каргополыцина, Пудога, Кубенское прибрежье), Чудь рисуется штрихами, чем-то напоминающими способ изображения ее в преданиях подцикла об активной Чуди. Документальные источники восточных районов, как и происходящие оттуда предания, знают Чудь гибнущую, пассивную, вымирающую.
Третья линия связей выявляется при сближении полученных теперь данных с тем, что известно об отношении фольклора и, следовательно, народной традиции к определенной категории археологических памятников, в частности к курганам приладожского типа, с которыми молва зачастую эти предания связывает. Дело здесь, понятно, не только в открывающейся таким образом возможности объединить показания различных категорий источников, хотя и это, как увидим, чрезвычайно важно, а в том, что указанное сближение дает нить, пока что еще очень тонкую, с помощью которой, как можно надеяться, распутывается весь клубок вопросов. В самом деле, ранее было установлено, что> с одной стороны, курганы приладожского типа принадлежат летописной Веси, но, с другой — Весь имеет своих потомков в современных вепсах. Вместе
