30 тыс. рублей или приобретение картин за 2 тыс. рублей – никогда не заносились в рассылочные “обычные” протоколы. Этот подход отчасти объяснялся тем, что финансовые аспекты самих валютных и экспортно-импортных планов относились к категории повышенной секретности, источником дополнительных ассигнований являлся, как правило, “торгово-политический контингент” – резервный фонд валюты, о существовании и тем более размерах которого знал крайне узкий круг лиц, отчасти стремлением избежать ревнивых претензий со стороны ведомств, которым в дополнительных тратах отказывалось. Среди постановлений по международным делам, включенных в обычные протоколы, удельный вес решений о снятии с повестки дня или откладывании поставленного вопроса был выше, чем других (о принятии предложений ведомств, внесении в них изменений и т. д.).
Четкой содержательной или тематической границы при распределении внешнеполитических решений между двумя видами протоколов не существовало. Так, в сентябре 1933 – январе 1934 г. Политбюро четырежды рассматривало вопросы об организации воздушного сообщения между Польшей и СССР. Два из них, имевших принципиальное политическое значение – о принятии предложений НКИД на этот счет (сентябрь 1933 г.) и об отказе от продолжения переговоров с Польшей (январь 1934 г.), вошли в “обычные” протоколы ПБ. Два других постановления, касавшихся хода авиационных переговоров (ноябрь 1933 г.), были отнесены к категории “особая папка”. 26 и 27 июля 1934 г. Политбюро утвердило решения под одинаковым названием (“О посылке хлеба пострадавшим от наводнения в Польше”), причем одно из них как “строго секретное” вошло в “обычный” протокол, а другое – в “особый”. Вряд ли можно объяснить деловыми мотивами (в том числе соображениями конфиденциальности) тот факт, что два решения 1933 г. о советско-польских торговых соглашениях оказались доступны всем получателям протоколов Политбюро, а постановление вступить в переговоры с Польшей о координации продаж двойных шпал из лиственницы было заключено в “особую папку”.
Не исключая элементов делопроизводственного произвола, приходится признать, что параллельное ведение двух видов протоколов ПБ имело некие дополнительные функции, а распределение между ними вопросов внешнеполитической проблематики вызывалось мотивами, лежащими в иной сфере. Вероятно, эта практика отражала и конструировала определенный тип взаимоотношений Политбюро с адресатами его протоколов. Для представителей правящего слоя, получавших “обычные” протоколы, поддерживалась иллюзия их “причастности” к международной деятельности Политбюро. Значение имело не существо тех или иных частных решений, которые сохранялись в этих протоколах, а сам факт наличия в них записей о проводимых внешнеполитических акциях – перечней вопросов повестки дня и немногих содержательных постановлений. Вместе с тем перенесение в “особые папки” подавляющего большинства внешнеполитических резолюций подтверждало исключительность положения группы избранных, знакомившихся с их содержанием. Иерархичность протоколов Политбюро воспроизводила и акцентировала статусные различия внутри узкого правящего слоя»[75].
Кстати говоря, профессор кафедры всеобщей истории Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена, доктор исторических наук, видный специалист в области международных отношений, истории Европы (в первую очередь Польши) и СССР 1920–1930-х гг. Олег Николаевич Кен (скоропостижно скончавшийся в возрасте всего лишь 47 лет) хорошенько отхлестал внука Вячеслава Скрябина (Молотова) и Перл Карповской (Жемчужиной) в своей рецензии на книгу В. Никонова «Молотов. Молодость», вышедшую в 2005 году в издательстве «Вагриус».
Приведу лишь одну строку из этой рецензии: «Скука, которую навевает повествование о трудах и днях главного героя, развеивается необязательным документальным материалом и масштабными рассуждениями. Николай II и Молотов, Троцкий и Путин, ни больше, ни меньше! – и угадайте, кто из них оказался “лучшим политиком” (с. 718–719). Интеллектуальная пошлость не приходит одна – и в дело идут скользкие замечания о Крупской и Арманд или о неряшливости Рыкова. Давно опубликованное письмо Ленина (12 июля 1923 г.)1 автор представляет как архивную находку, печатает его с непростительными искажениями, а затем произвольно интерпретирует – разумеется, в смысле психической неадекватности Ленина (с. 649)»[76]. Существует еще одна интересная и, на мой взгляд, очень информативная книга «Коминтерн на весах истории». Написал ее Владимир Иосифович Пятницкий – сын Осипа (Иосифа) Пятницкого (Таршиса), одного из создателей и фактического руководителя самой мощной и разветвленной разведслужбы в мире в конце 20-х – середине 30-х гг., носившей название Отдела международных связей ИККИ. Ценность этой книги – в огромном количестве фактологического материала, проработанного автором, а также в его очевидном стремлении дать максимально объективную, непредвзятую и взвешенную оценку всему, что происходило внутри и вокруг этой загадочной и таинственной организации, не скатываясь при этом на позиции огульного восхваления личности и реальных заслуг своего отца.
Так вот, в этой книге также неоднократно приводятся ссылки на существование в руководстве ВКП(б) ряда «хитрых» оргструктур. Про «Секретариат товарища Сталина» («Особый сектор» с его подсекторами) распространяться долго не буду, об этом написано много. Но, оказывается, в 1935 году была создана также Особая комиссия по безопасности при Политбюро ЦК в составе Сталина, Молотова, Кагановича, Жданова, Ворошилова, Ежова, Маленкова и Шкирятова. Позже, в 1937 году, Сталин переименовал эту комиссию в Малое Политбюро, которое и решало все вопросы внутренней и внешней политики СССР, партии и международного коммунистического движения[77].
Поскольку неоднократно упоминаемый в материалах «архива фон Папена» Особый отдел НКИД вполне мог быть «легальной крышей» ОМСа, а особый отдел полпредства (посольства) СССР в Австрии – Венским пунктом связи ОМС Исполкома Коминтерна с его разветвленной системой опорных пунктов (резидентуры и филиалы), эмиссаров ИККИ, а также так называемых спецтуристов в Австрии.
В начале 30-х гг. Вена являлась одной из ключевых точек разведывательной, и не только чисто разведывательной, работы ОМС, где, согласно докладной записке Вильгельма Цайссера (псевдоним Вернер) на основе воссозданного «Автономного Шутцбунда» вовсю шла подготовка к вооруженному восстанию 1934 года, о чем мы сейчас все хорошо осведомлены после прочтения первой повести Ю. Семенова о Штирлице под названием «Испанский гамбит». Прообраз одного из героев этой повести очень схож с Иосифом Дицкой, специнструктором Орготдела ИККИ, который был арестован в Вене после провала группы коминтерновских нелегалов, обменен по инициативе СССР и вскоре после этого направлен в Испанию, где стал одним из командиров интербригад под именем Курта Дениса[78].
Нельзя исключать того, что материалы «архива фон Папена» родились не на пустом месте, не являлись плодом буйной фантазии местного интеллектуала, а базировались на некоем документальном фундаменте, по тем или иным соображениям оформленном в виде «протоколов заседания Политбюро ВКП(б)». Вероятность эта мала, но она все же существует.
В этой связи мне представляется весьма убедительным предположение американского советолога Милтона Ловенталя, высказанное им в письме Б. И. Николаевскому в январе 1960 года.
«Меня глубоко заинтересовало Ваше замечание, что речь идет о двойной игре советских (сталинских) агентов. В 1934 г. Адольф Ерт, глава “Антикомминтерна”, также считал, что документы представляют собой попытку советских агентов дезинформировать немецких… Приступая к
