ночью, поднимают с постели и говорят, что по условиям верстки надо дать новый обширный заголовок из двух слов, чтобы в нем было как можно больше букв. И при этом просят уложиться в три минуты. Что бы вы могли предложить метранпажу?
— По-русски?
— Можно по-русски.
— Я предложил бы заголовок «Достопримечательности Константинополя». Сойдет?
— Ого-го! Всего два слова, а сколько в них букв? — удивленно пропел Шевцов.
— Тридцать шесть,— тотчас ответил Болдин.
— Похвально. Теперь, предположим, вас попросили дать самый короткий заголовок,— произнес капитан.
— Опять из Турции?
— Можно откуда угодно.
— Тогда я бы предложил заголовок «В У».
— Что за «У», простите за некомпетентность?
— Есть такой городок на запад от Парижа на реке Уаза.
— Откуда вы это знаете?
— Люблю «ползать по карте». У нас дома большая карта Европы и Азии, я ее расстилаю на ковре и...
— Ваши «ползки», как вы сказали, имеют границы или вы часто переползаете их?
— Я часто бываю таким образом в России. Хочу представить ее, представить, как живут ее люди. И вообще стараюсь представить, чем была эта русская земля, чем станет?
— Единственное, что могу сказать, это очень похвально,— произнес полковник.
— Теперь мы хотели бы предложить вам несколько вопросов из анкет, разработанных психологами. Постарайтесь, пожалуйста, ответить, как с помощью автоматической ручки можно определить, насколько ровна поверхность стола, за которым мы сидим, имеет ли он наклон в какую-либо сторону,— с этими словами капитан протянул Болдину «паркер». ,
Николай снял с ручки колпачок, отвинтил головку, задумался, увидел сквозь прозрачную плексигласовую стенку, что ручка полна чернил до отказа. Поднес ее к пепельнице, нажал на рычажок и выпустил половину чернил, после чего ручка стала походить на довольно приличный ватерпас. Положил ее на стол и определил, что тот имеет небольшой наклон в сторону окна.
Едва заметно его поощрил взглядом Шевцов. Капитан же и полковник произнесли «вэлл» как нечто само собой разумеющееся и показывающее, что они не сомневались в сообразительности экзаменуемого. Капитан посмотрел вопросительно на Рендала, как бы спрашивая, кто будет продолжать.
— Позвольте мне,— произнес тот и обратился к Болдину: — Если бы вас попросили назвать существительные, близкие по значению к слову «земля»... Сколько могли бы вы назвать без запинки — одно за другим — слов?
— Я готов: платина, золото, серебро, бронза, медь, железо, цинк, кобальт, никель, скандий, ванадий, хром, молибден плюс семь или восемь десятков элементов из периодической системы Менделеева, плюс дворник негр Джо, плюс садовник негр Билл... Достаточно?
— Сносно. Вполне лабильная нервная система. Скажите, а как вы учились в колледже?
— Средне. Имел натянутые отношения с учителями, а следовательно, и с физикой и химией. Мне казалось, что преподаватели испытывали высшее чувство удовлетворения лишь тогда, когда им удавалось доказать, что я знаю гораздо меньше, чем на самом деле. А с историей, литературой, географией да, пожалуй, и астрономией дела шли лучше.
— Могли бы с помощью звездного неба определить часть света?
— Никогда об этом не думал. Скорее всего—нет. Хотя есть Полярная звезда. Если протянуть к ней линию от какой-то там звезды Большой Медведицы... Нет, нет, я не смогу этого сделать.
— Так говорите, не все ладно было в колледже,— едва улыбнулся полковник.— Я вспомнил любопытную историю. Незадолго до войны ученые штата Огайо—психологи, педагоги, антропологи — проводили эксперимент. Они решили обследовать большую группу школьников, что-то около десяти тысяч человек, и с помощью заранее составленных вопросов выяснить, на сколько посредственностей приходится один талантливый человек, один одаренный, один гениальный. И вот что оказалось. Каждый сороковой отличался так называемыми «исключительными способностями». Его интеллектуальный индекс находился близ отметки «130», в то время как средний уровень был «100». Один из двухсот мальчишек достигал отметки «160» и мог быть признан талантливым человеком, а один из пятисот — отметки «180». Такого ученые называли между собой феноменом и не знали, что с ним делать, ибо такой подросток оказывался, как правило, неуспевающим учеником. Между прочим, четверо из способных детей слыли неспособными учениками в колледже, ибо не могли приспособиться к программам, разработанным еще ой-ой сколько десятилетий назад. Поэтому, принимая в нашу школу, мы обращаем внимание не на школьные отметки, а только на то, что покажет человек при собеседовании. И мне приятно сказать вам, мистер Болдин, что мы вполне удовлетворены результатами нашего собеседования.
ГЛАВА VIII
Девятого мая 1949 года, в четвертую годовщину Победы, газета «Красное знамя» опубликовала дневник морского офицера-пограничника, павшего на Вороньей горе под Ленинградом.
Тетрадь была найдена в стакане артиллерийского снаряда. Из «Красного знамени» этот документ, размноженный советским информационным агентством, перепечатали и некоторые американские газеты, и среди них «Рабочий путь».
Так до Юрия Николаевича Чиника дошла весть о последних днях бывшего юнги «Вещего Олега» Анатолия Репнина.
Тетрадь, найденная в артиллерийском стакане
«...Не знаю, сколько нам здесь ждать фашистов. Может, два дня, а может, день. Но знаю одно — отсюда ни я, ни мои товарищи уже не уйдем. Потому что до самого Ленинграда нет высоты, более пригодной для обороны. И еще потому, что мы устали отходить. Хватит! Об этом никто друг другу не говорит. Это ясно без следа. Мы на вершине Вороньей горы. Сегодня первый раз дали залп наши шестидюймовки. Балтфлотовец Митрохин протянул мне едва остывший стакан и пробасил: «Берегите его, ежели до после войны доживем, цены ему не будет. Шестидюймовочка-то наша с «Авроры». Исторической ценности этот стакан».
Я уже знаю, что на крейсере «Аврора» оставили носовое орудие, которое дало сигнал к штурму Зимнего, а шестидюймовки демонтировали и доставили к нам сюда, на Воронью гору. Гору торопливо и бессонно готовили к встрече фрицев. Было много женщин из недалекого Красного Села. Теперь женщины ушли. Остались мужчины.
Я решил: спрячу в подаренный стакан эту тетрадь и закопаю глубоко. Будет маленькая надежда, что кто-нибудь когда-нибудь разыщет ее... и узнает о последних наших днях.
Как коммунист, как советский офицер, я обязан сделать все от меня зависящее, чтобы кто-то узнал о подвиге моих друзей, сложивших голову на границе. Меня зовут Анатолий Репнин, и был я моряком. А как оказался здесь, вдали от моря, на вершине Вороньей горы, разговор длинный. Я был ранен двадцать второго июня на рассвете. За день до того немецкий сухогруз «Мольтке» запросил по радио место для швартовки, но, не дойдя до причала, в сорока кабельтовых начал странный маневр. На вопрос с
