что это – не рада мне? Вроде бы говорила, хочешь побыть одна. Побыла?
– Побыла. – Катя вернулась в примерочную, на ходу сдирая с себя повязку.
Он вошел к ней, прижал к себе:
– Не снимай это платье, оно тебе очень идет.
Катя даже размякла от его искренних эмоций:
– Так в нем и ходить?
– Так и ходи. Давай я тебе его куплю. Сколько оно стоит?
– А еще неизвестно сколько стоит. Я даже думаю, не будет оно здесь продаваться. Выйди, я переоденусь.
Никита послушно вышел.
Вернулась Рутка, встала возле шторы:
– Ну?
– Баранки гну. Возьми сначала туфли.
Через минуту вышла Катя, смешная, лохматая.
– Подойди к окну. Вот, смотри – строчка идет ровно, а сами перья держатся так себе. Если шов ослабнет, а это может произойти даже при примерке, – все полетит к чертям. В лучшем случае будете сами реставрировать, чтобы продать.
– Да кому тут реставрировать, никого ж нет. – Рутка забрала платье. – может, ты останешься? Формально ты у нас до сих пор хозяйка, а бросила на самотек, полгода тебя не видели. Сама видишь, – тряхнула она синими перьями, – чем торгуем. А раньше сами шили.
– Нет, дорогая моя, я свое тут отсидела, скрючившись с иголкой, теперь пора тебе чему-то учиться кроме торговли. Подсказать – подскажу, заходить буду – я надолго приехала. А работать не останусь, некогда мне. Дело у меня.
– Интересно, какое же? – Никита снова возник за спиной.
– В свое время узнаешь.
– А о чем-нибудь другом поговорить не хочешь? Или опять будешь от меня прятаться?
– От тебя спрячешься, как же!
– Хочешь, пойдем в соседнее кафе? Помнишь, как ты здесь меня и встретила? Сама подошла. Ты тогда совсем другая была.
– Я была одержима. Нет, Никита, в кафе не хочу – дорога была трудная, я устала. Я даже еще дома не была, сразу с самолета – сюда. Но поговорить надо, ты прав. Если обещаешь исчезнуть по первому моему требованию, то пойдем со мной, чемодан мне дотащишь, и чаем напою, если дома есть.
Никакого чая дома не было, не было даже воды, поэтому Никите пришлось сбегать. Магазин в соседнем доме был еще открыт, так что он быстро вернулся и застал Катю сидящей на подоконнике. Она с неохотой слезла, но общаться настроена не была.
В этой квартире ей стало грустно. В Израиле хотя бы светило солнышко, все вокруг было наполнено яркими красками, и теплое море плескалось в двух босых шагах от ее жилища. Полный пляж людей, радующихся жизни, заряжал и ее какой-то приятной энергией. А здесь все было серо, мглисто, но даже не драматично по-питерски, а как это обычно бывает в Москве – пусто и тревожно.
– Скажи мне, только честно, для чего я тебе был нужен? – Никита разгружал пакеты с едой, пока Катя сдергивала с мебели старые простыни, призванные уберечь ее от пыли.
На Никитины вопросы она не отвечала, работала в глухом молчании. Она не боялась признаться, скорее, дело было в другом… Она даже самой себе уже не смогла бы ничего объяснить.
Но парень был настойчив:
– А я хоть немного тебе нравился?
На этот вопрос Катя честно ему ответила:
– Да.
Она молила Бога, чтобы он не стал развивать эту тему, но Никита продолжил расспросы, обреченные на неудачу:
– А чем?
Кажется, было проще вывалить ему все. Тем более, что он должен был бы уже все знать от Мити. Такая странная настойчивость…
– Тем, что похож на своего отца, – сказала она твердо, глядя ему в глаза.
– Но я очень мало на него похож, – удивился Никита. – Я все больше и больше в этом убеждаюсь – очень мало.
– Вот поэтому ты и нравился мне только немного, – заключила Катя.
Они выпили чаю с печеньем в глухой тишине.
Катя задумчиво смотрела в окно. Погода была – никакая. Ни осень, ни зима. Слегка влажно, слегка холодно, небо бесцветное, снега нет, листьев нет. Когда стемнело и зажгли фонари, стало чуточку уютнее.
«И зачем я сюда приехала? Неужели здесь можно что-то писать?»
Никита явно молчал не просто так – набирался наглости для следующих вопросов. Пора было его выпроваживать, но он сразу почувствовал ее мысли:
– Я никуда не уйду отсюда, пока все не пойму.
– В таком случае тебе придется остаться здесь жить.
– Думаешь, я такой тупой?
– Нет, просто ситуация слишком сложная, Никита. Я прошу тебя, оставь меня в покое, мне надо отдохнуть.
– Нет. Я никуда не уйду, потому что ты потом опять исчезнешь.
– Ты как раз делаешь все для того, чтобы я исчезла как можно дальше.
– Кать… ну почему? Я влюбился в тебя, привел в дом, объявил невестой, ты не возражала. А потом исчезла. Я не имею права даже знать причину?
– А тебе твой папа не говорил, что я тебя использовала? Что я тебя не любила?
– Говорил, но это же бред.
«Как же все запущено».
– Это не бред. Он прав – я любила твоего отца. И хотела любым способом быть ближе к нему. А он не принимал мои чувства.
– Ну и что? Со временем это прошло бы.
«Ого, да все еще хуже, чем я думала».
– Нет, ты не понимаешь или делаешь вид? Я никогда не собиралась выходить за тебя замуж, все, что мне в тебе нравится – твоя фамилия, потому что я взяла бы ее и носила, это его фамилия, Митина. И мне было бы приятно иметь хоть что-нибудь его.
– И за чем же дело стало?
– Нет, ты издеваешься! – Катя грохнула чашкой об стол, а хотелось – об его голову. – Зачем тебе женщина, которая никогда тебя не любила и не любит, а думает только о твоем отце?
– Но я-то ее люблю, – справедливо возразил Никита. – А остальное – второстепенно.
Он выглядел абсолютно невозмутимым.
«То ли глуп, то ли кто-то его подучил». – Катя резко почувствовала, что устала и мечтает, чтобы ее собеседник поскорее испарился.
– Кстати, объясни мне, как это у тебя вышло – с отцом. Я не верю, что ты могла всерьез в него так влюбиться. Больше, чем на два дня.
– Почему? – От удивления с нее разом сошел весь сон.
– Я же не идиот, – Никита улыбнулся, наливая себе чай, – я знаю его много лет, он очень хороший человек, добрый, отзывчивый. Но он глуп.
«Точно, кто-то его подучил. Сонька? Или сам Митя?»
– Мало ли кто там глуп. Разве любят только умных? – ушла она от прямого ответа. – Вообще, запомни, юноша, легко любить человека за очевидные достоинства. Но настоящая любовь цементируется на недостатках. Потому что они раскрывают его индивидуальность, становится жалко, хочется помочь, согреть.
