Китайгородцев метнулся за угол дома. Здесь была дверь черного хода, которым пользовалась прислуга во времена более спокойные, а сейчас дверь была заперта на электронный замок, но у Китайгородцева был ключ-карточка, и он замок тот без труда открыл.
В подсобных помещениях дома было темно, светились только контрольные лампы водонагревателей да впереди по ходу пробивалась полоска света в проеме неплотно прикрытой двери. Китайгородцев приблизился к двери, прислушался. Неясный шум где-то далеко наверху. Возможно, налетчики метались по бесчисленным комнатам огромного дома в поисках своих жертв. Китайгородцев бесшумно распахнул дверь, пробежал через безлюдную кухню, поднялся по лестнице и замер в конце недлинного коридора, который вывел его к гостиной. Он видел огромное, как футбольные ворота, зеркало, и в том зеркале отражались два неподвижных тела на полу – охранники из «Барбакана». Ночью в доме дежурили по двое. Значит, там, наверху, охраны уже нет. Больше никого он здесь не видел, но не верилось ему, что никого налетчики не оставили для подстраховки у входной двери. Даже если бы законченные придурки они были, все равно должны соображать, что вход контролировать необходимо.
По-прежнему бесшумно он спустился вниз, выключил рубильник, обесточив дом, и стремительно вернулся к гостиной. Его расчет оправдался. Его невидимый прежде противник занервничал, заметался, переместился ближе к лестнице, ведущей на второй этаж, и теперь перед Китайгородцевым он был как на ладони. Он стоял спиной к Китайгородцеву, сжимая в руках помповое ружье, и с напряжением вслушивался в звуки наверху. Поэтому приближение Китайгородцева и проворонил. Угадал присутствие человека за своей спиной слишком поздно и даже обернуться не успел – Китайгородцев вырубил его одним ударом и придержал немного вместе с оружием, чтобы шума лишнего не было. Незадачливый страж опустился на пол. Китайгородцев его перевернул. Не Шаров и не Тесадзе. Похоже, третий из их невеселой гоп-компании.
Китайгородцев бесшумно поднялся наверх по ковровой дорожке.
Где была детская и спальня хозяев, он знал, перемещался туда и уже слышал в той стороне какой-то шум.
Там ругались.
Ссора была серьезная.
Мужские злые голоса, как лай собачий.
И еще истошный детский плач.
Все двери вдоль коридора была заперты, и только одна распахнута, это был вход в детскую, и это Китайгородцева по-настоящему испугало, потому что так не должно было быть. Сразу после первого нападения, того самого, во время которого Баранов застрелил налетчика, некоторые двери в доме у Проскуровых срочно заменили на усиленные – в кабинете хозяина, во взрослой спальне, в детской комнате – и снабдили их закрывающимися изнутри замками, которые настоятельно рекомендовали хозяевам запирать. И то, что в детской дверь сейчас была распахнута, означало, что произошел какой-то сбой.
В призрачном свете раннего утра, который лился из дверного проема, Китайгородцев угадывал мужские силуэты. Он в темноте смог к ним приблизиться вплотную.
– Или он выходит, или хана ребенку!
Чей голос? Тесадзе? Очень погож.
– Слышишь, ты! Твоему ребенку хана!
Удар в дверь. Дверь крепкая.
– Слышишь! – еще удар.
Это уже ярость настоящая.
Глаза Китайгородцева пообвыклись в темноте, и он вполне сносно видел, что здесь происходит.
Да, Резо Тесадзе. Зло пинает дверь хозяйской спальни. Пистолет в руке. А Шаров стоит поодаль, держит помповое ружье и орущего Алешу Проскурова.
– Не трогайте его! – визжала за запертой дверью обезумевшая от страха Виктория.
И еще какой-то шум там, в спальне. Будто борьба какая-то происходила. Наверное, Виктория хотела дверь открыть, а Проскуров ее удерживал.
– Я ребенка сейчас замочу! – орал обезумевший Резо. – До трех считаю! Понял? Один… Два… Три…
– Подожди! – проскуровский голос из-за двери. – Я выйду! Мы поговорим! Но ребенка ты не тронешь!
– Давай! – поддакнул Тесадзе.
И вскинул пистолет на уровне головы взрослого человека.
Он Проскурова убьет. Проскуров – не жилец. Потому что как раз за его жизнью и пришел сюда Резо.
Щелкнул замок двери.
Сейчас она откроется – и умрет Проскуров.
Китайгородцев выстрелил в голову Резо – чтобы наверняка. Грузин повалился на пол. Перепугавшийся Шаров развернулся и выстрелил наугад в темноту, но Китайгородцев был к этому готов и успел пригнуться.
– Я тебя не трону! – быстро сказал он. – Уходи!
Он знал, что у него есть какие-то секунды, когда он может выстрела не ждать. Шаров после выстрела должен передернуть затвор, а с ребенком на руках сделать это трудно, но и ребенка нельзя бросить, ведь это единственная защита и хоть какое-то прикрытие для Шарова – потому он непременно замешкается.
– Смотри, я выхожу, – сказал Китайгородцев и ступил в полосу лившегося из дверного проема света.
Пистолет он демонстративно держал вниз стволом.
– Ты узнал меня? – спросил Китайгородцев. – Я в охране. Мне нужно, чтобы все были живы. Больше – ничего. Я застрелил Резо, потому что он хотел убить Проскурова. Но тебе-то этого не надо – чтобы Проскуров умер. Тебе Проскуров нужен живой. Чтобы он выкуп тебе потом за сына заплатил. Если он умрет – с выкупом проблемы. Ты денег можешь тогда совсем не получить. Правильно? Поэтому мы с тобой не такие уж враги. Тебе Проскуров нужен живым и мне тоже, хотя и по разным причинам.
Шаров смотрел недоверчиво. Не верил он, конечно, что проскуровский охранник волею случая оказался с ним едва ли не заодно, но в то же время Китайгородцев действительно не выказывал агрессии и даже пистолетом не пугал.
– Ты брось пушку! – потребовал Шаров.
– Нет, не брошу, – качнул головой Китайгородцев. – Потому что так мы с тобой на равных. Оба друг друга боимся. А если я свой пистолет брошу, ты, может быть, чудить начнешь… А теперь уходи.
– Ребенка пусть оставит! – заорал из-за двери Проскуров.
Китайгородцев кивком головы дал понять Шарову, что слушать этот бред не надо, а надо уходить.
– Я тебя не трону, – пообещал он. – Повторяю: мне нужно, чтобы все были живы. Я знаю, что пацану ты ничего плохого все равно не сделаешь. Потому что за мертвого тебе не заплатят ничего. Ты будешь его беречь. И договариваться о выкупе.
– Чего он хочет? – кричал из-за двери Проскуров. – Он денег хочет? Сколько ты хочешь? Назови!
Шаров дрогнул. Ему показалось, что удача где-то близко. Сама к нему в руки плывет.
– Десять миллионов! – сказал он громко. – Баксов! По сто баксов пачки!
– Хорошо! – тут же отозвался Проскуров. – Ты их получишь!
Он излишне поспешно согласился. Так с миллионами не расстаются. Так обещают, когда уверены, что ничего не придется отдавать. Даже Шаров это понял. Лицо у него сделалось совсем злое.
