полстакана самогона и смачно закусил огурцом.
— Баб Дусь, а, баб Дусь, а у тебя денег случайно нет? — спросил спустя минуту.
— А тебе много-то надобно? — спросила баба Дуся заинтересованно. Таранов назвал приблизительную цифру. Баба Дуся посмотрела на него, как на сумасшедшего:
— Опомнись, сынок, откуда у меня такие деньги? Разве не знаешь, что я на одну-то пенсию живу?
Таранов раздраженно вспыхнул:
— Знаю, знаю, — ему не хотелось верить, что он не найдет никаких денег. — Но ведь ты давно-то пенсию собираешь, складываешь сколько лет. Дай мне немного, я подкалымлю, верну, разве ты мне не родня? — он пристально посмотрел на старушку. Она растерянно замерла возле газовой плиты.
— Окстись, ненормальный, какие деньги?
Таранов неожиданно сорвался с места, как будто его взорвало что.
— Ну так займи где-нибудь! У твоих подруг разве нет ничего? Неужели ты не понимаешь, что мне до зарезу нужны эти деньги?!
Баба Дуся растерянно посмотрела на него.
— Да и у них нет таких денег, а если бы и были, я б не стала просить: чем отдавать-то?
— Врешь ты всё, — не унимался Таранов. — Нутром чую: есть у тебя деньги, есть! — сорвался он обратно в комнату. Баба Дуся взволнованно потянулась за ним.
— Признавайся, где прячешь? Тут? — открыл он платяной шкаф и стал перерывать бельё. — Тут? — опустился пониже.
Баба Дуся попыталась прибегнуть к голосу разума.
— Опомнись, Пашенька, что ты делаешь?
— Что делаю, что делаю… Ужель не видишь: себя спасаю!
— Но разве можно так?
— А как, баб Дусь, как?!
Остолбеневшая старушка не нашлась, что ответить, а ничего не находящий Таранов раздражался всё больше и больше. Безрезультатность поисков, перемешанная с хмелем и отчаянием, только усиливала раздражение. В конце концов, он не выдержал, оставил поиски и с горящими и одновременно осоловелыми глазами тяжело подступил к тетке.
— Ну, говори, где деньги? Говори! — схватил он её крепко за грудки и встряхнул с легкостью. Старушка как могла еще пыталась вернуть осатаневшего племянника к сознанию, но испуг в голосе все же коварно выдавал её.
— Опомнись, Пашенька, родной, опомнись. Неуж не понимаешь, что делаешь? Ты же совсем пьян.
— Не пьян я, не видишь, не пьян! — как будто не ей, а себе пытался что-то доказать Таранов, и все не отпускал перепуганную насмерть старушку, продолжая теребить её и вопрошать: «Где прячешь деньги, дрянная, говори!» Но старушка упрямо стояла на своем: денег нет, а он пьян.
— Да не пьян я! — взбесился совсем Таранов, не выносящий, когда ему раз за разом повторяют одно и то же. Поняв, что от старушки ничего толком не добьешься, с дикой злостью он отшвырнул её в сторону и снова побрел к серванту.
Ошеломленная баба Дуся, как бестелесная, просто отлетела к ближайшей стенке, глухо стукнулась об неё головой и тихо замерла с невидящими уже ничего глазами на полу, осунувшись.
А Таранов в это время вышвыривал вон из шкафа белье и одежду, тряпки и коробки. Не обнаружив и в этом месте желаемого, перебирался в другое, и на пол уже летели книги и журналы, газеты и толстые альбомы с фотографиями. Пожелтевшие фотокарточки так же, как баба Дуся, опадали на пол и продолжали недоуменно глядеть выцветшими глазами на мало что соображающего Таранова.
Таранов ступал по ним, как по осенним опавшим листьям, пинал с раздражением ногами и перебирался дальше, к дивану, где под сиденьем хранились другие вещи, затем к кровати с двумя пухлыми, мягкими матрасами. Однако и там ничего не находил.
А бабе Дусе было всё равно, что происходит в комнате, что творится в закипевшей груди племянника, её душа была уже далеко отсюда, за тысячу тысяч километров, там, где давно уже никто не знает, что такое суета и житейские проблемы и как выглядят бумажки, которые люди на земле называют деньгами.
2002
