и, если они придут, припугну властями.
Скорее всего на этот раз мне удастся с ними договориться, но вторично такой же маневр уже не пройдет.
Ну, а пока больше всего мне надо думать о другой опасности — как бы не заблудиться. Стоит перевалить через холм, и сколько бы я ни кричал, меня никто не услышит.
Я шел, опустив голову, и внимательно следил за тропой, время от времени поглядывая вверх и кругом на деревья, насекомых и птиц. Годы работы в джунглях выработали у меня второе зрение, без которого я очень быстро потерял бы дорогу. Иногда, в трудных местах, я останавливался и внимательно изучал почву. Под некоторыми деревьями лежали огромные коричневые листья, на которых почти не оставалось следов, так как они не мялись под ногой. Тропа то терялась под могучей кроной упавшего дерева, то исчезала на голой скале, то переплеталась с другими тропками, проложенными зверями, водой, даже муравьями. Приходилось возвращаться, проверять, как шла тропа до сих пор, и обламывать сучки, чтобы не заблудиться. Случалось по нескольку раз приводить к одному и тому же обломанному сучку и терпеливо начинать поиски снова. Особенно много ложных тропок было возле рек. В гуще леса, где темно и тихо, как в склепе, и рост идет чрезвычайно медленно, даже самые незначительные следы сохраняются очень долго; можно увидеть след животного или человека, прошедшего тут двадцать лет назад. В какой-то момент на меня напало сомнение — уж не свернул ли я на другую тропу, которая приведет меня не к Безилу, а в давно заброшенную деревню или на далекие охотничьи угодья? Сбиться было очень просто, потому что наш путь местами совпадал со старыми тропами, и на каждом развилке мне казалось, что я свернул не туда.
Что, если я заблужусь? Мой компас подсказывал мне, что общее направление нашей тропы — юго-юго-восток. Можно будет продолжать движение в ту сторону в надежде снова выйти на тропу; но кто поручится, что я не пересеку ее десятки раз, не заметив? А если я не набреду по счастливой случайности на лагерь Безила, то скорее всего исчезну бесследно. Индейцы, всю свою жизнь проводящие в джунглях, и те пропадают — и не в таких диких местах. Куда бы я ни поворачивал — на юг, север, восток или запад, — толку будет мало. По густым зарослям на равнине я вряд ли смогу пройти без тесака больше пяти-шести километров в день.
Во все стороны простирался дремучий лес — здесь было много скал, болот, рек, но не было ни людей, ни пищи.
Обуреваемый тревогой, я брел в лесном сумраке, видя не больше чем на пять-шесть метров перед собой в этом густом море листьев. Могучие колонны стволов терялись в вышине, вздымаясь над пятнадцати- и двадцатипятиметровыми деревьями, а выше всех раскинули свои кроны исполины ишекеле́ с черной шершавой корой.
Много примечательных и необычных экземпляров попадалось на моем пути. Один я разглядывал особенно внимательно, на случай, если он встретится мне снова. Это дерево осыпало тропу желтыми венчиками, из которых торчали длинные малиновые кисточки тычинок. Однако полные образцы цветков я не смог достать, так как они укрылись в пологе листвы и их не было видно.
Я пересекал лощины, седла между холмами, слышал доносившийся неведомо откуда гул водопадов; кругом, должно быть, простирались замечательные ландшафты, но я не мог их видеть. Эта слепота злила и раздражала меня. Страх закрытого пространства овладел мной, становясь порой таким сильным, что мне хотелось раскидать лес или сдвинуть его в сторону как театральный занавес, чтобы взглянуть на сцену. Я был словно крот в норе, но в отличие от него не мог даже выкарабкаться наверх и глотнуть свежего воздуха.
Что заставило индейцев покинуть приветливые светлые берега Мапуэры и уйти на Эссекибо? Как находили они путь в этих сумрачных дебрях, не видя, что впереди, не зная, что таится по сторонам. Не удивительно, что свои представления о внешнем мире они охотно пополняли слухами, не удивительно, что ваи-ваи и не подозревали о существовании Нью-Ривер — большой реки, протекавшей совсем рядом с ними. Не один год потребовался им, чтобы освоиться на новом месте и изучить окрестности.
Форсировав стремительный каменистый поток, текущий на восток, и прошагав около часа по безводному волнистому плато, я спустился на шестьдесят метров и очутился на ровной террасе, где увидел красивую прозрачную речку. По мшистому гниющему стволу я подошел к ней, затем перебрался на твердое, как железо, бревно, в незапамятные времена увязшее в серебристом прибрежном песке. Сидя на бревне, я съел два бутерброда с арахисовым маслом и кусочек консервированного пудинга. Про запас у меня осталась плитка шоколада и леденец — не густо, если что-нибудь приключится!
Отдохнув, я вскарабкался вверх по оранжево-красному глинистому берегу, собирая образцы лишайников, мхов, селагинеллий. Мне попались два растения, которых я не встречал раньше: одно с колоском пурпурных трубчатых цветков, второе — с маленькими темно-красными цветами, у которых была оранжевая сердцевина и зеленая каемка по краям лепестков[43]. Из стебелька сочился белый млечный сок.
Прошел час, но никто из моего отряда не появлялся. Если учесть, что я двигался не спеша, делая записи на ходу, то они должны были быть где-то поблизости.
Осмотревшись, я заметил возле реки старый навес, сооруженный много лет назад; он весь прогнил и кишел скорпионами. Уж не сбился ли я с пути? Не лучше ли повернуться и пойти навстречу остальным? В оправдание своей трусости можно будет что-нибудь сочинить. Но тут мне на глаза попался зеленый лист, казалось, сорванный совсем недавно; во мне зародилась надежда.
Я разглядел отчетливую тропу, которая вела сквозь заросли по заболоченному берегу и поднималась по крутому склону. Выйдя на гребень, откуда было видно переправу, я сел и подождал еще полчаса, собираясь двинуться дальше, как только покажутся носильщики. Но они все не шли. Солнце пересекло зенит — скоро час дня; медленно ползли тени.
Что это? Я вздрогнул. Откуда-то издалека до моего слуха донесся еле уловимый звук. Мне показалось, что это голос человека. Я встал и крикнул в ответ, но мне отозвалось эхо.
Я повернулся и решительно зашагал вперед. Лес казался еще более мрачным и пустынным, чем прежде, лишь кое-где солнечный луч пробивался сквозь полог листвы. Коричневые бабочки порхали среди ветвей. Сев на землю, они благодаря окраске становились невидимыми. Останавливаясь, чтобы прислушаться, я каждый раз улавливал слабые, неясные звуки. Что это — ветер? Птица? А может быть, ягуар? В
