не обозначишь, никакой Пустотой не выразишь.
Я бегу, бегу, бегу-у-у!..
…Тело Васи Куролесова захоронили при содействии его верного друга Вити Катюшкина. Провожающих было немного. Выл ветер. Витя Катюшкин всё время шептал: «Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего Василия с миром…» Но самому в какие-то мгновения виделся чудик с бесчисленными головами.
Дорога в бездну
– Старичка Питонова, который помер, знаешь? – спросил во тьме глухой голос. – Так вот к нему и идём.
Двое двигались по кладбищу, к глубине. Уже заходило солнце.
– Большой богохульник был, – раздался тот же глухой голос. – Я его историю через одного человека как бы изнутри знаю. Но главное – людей притягивать к себе его труп стал.
– Экая планета, – пробормотал другой, поменьше ростом, почти невидимый, и споткнулся.
– Я вот знаю: его друзья совсем дошли от его трупа, особенно старушки, – оргию тут устроили месяц назад, тело разрыли тайком…
– Каково тело-то?
– В себя впилось. Руки прижаты к груди, и голова свесилась, точно лижет их. А посредине – чёрная дыра.
– И что друзья?
– Глаз не могли отвести. Выли, плясали, пели, а реализовать связь свою с трупом не смогли. Звал их этот вцепившийся в себя труп куда-то, а куда – понять не могли… Может быть, мы поймём. Пойдёшь?
– Я с тобой, Серёжа, хоть куда пойду, – ответил который поменьше, звали его Витя Филимонов. – Если застукает начальство – в тюрьму пойду, если туда, – и он махнул рукой по направлению к звёздам, – так пусть…
– Начальство куплено, – успокоил тот, кого назвали Серёжей. – Среди друзей старичка важный чин был. А лопаты в лопухах. Он неглубоко погребён, нарочно…
Показалась луна, и две мужские фигуры – молодых мужчин лет тридцати с лишком – окончательно прояснились. Шли словно по ночному небу.
Могила Питонова была свежа. Уединённое кладбище это укрылось в самоё себя своей заброшенностью. Друзья остановились около надгробья, зажгли карманные фонарики, последний слог «ов» был почему-то стёрт, и чётко различалось только «Питон».
– Ты его видел при жизни? – спросил Виктор.
– Сумасшедший чуть-чуть был старичок, – кивнул Сергей. – Очень Бога боялся. А себя любил. Потому и спятил перед смертью.
– Так чего ж с него взять? – усомнился Филимонов.
Выглядел он старше Сергея, и тело его было внутренне скрючено, только глаза смотрели вдаль.
– Не в нём дело. Это только повод, – ответил Сергей. – Вот видишь эту книгу? Она поможет нам улететь и понять. Улететь с возвратом.
Книга была положена на камень.
– Спокоен ты очень, Серёжа, – засуетился Витя, неловко дёргаясь на одном месте, – ишь, неугомонный. Всё тебя несёт и несёт… А куда? Здесь ведь тепло… – заскулил, сомневаясь, Филимонов.
– Садись, старик, около камня. Мы сделаем первый шаг. Разрывать ничего не надо. Я всё беру на себя, а ты слушайся.
– Ну, сядем, сядем, – трусливо отговаривался Филимонов.
Присели. Вдруг раздался шелест. Сразу из кустов возникло существо, совершенно невнятное, нелепое и вместе с тем уверенное и страшноватое. Выглядел он помято, словно его жевала потусторонняя вселенская челюсть. Глаза светились, но светом другого сознания.
– Ребята, ни-ни, – издал он вполне человеческий звук и приблизился к ним.
Филимонов упал. Но Серёжа (фамилия его была Еремеев) только побледнел и впился глазами в существо.
Оно ещё больше очеловечилось.
– Нельзя, ребята, – хрипло сказало оно, – не тревожьте… Закурить есть? Зовут меня Коля Климентьев.
И он как-то по-уголовному, по-земному подошёл к Серёже, вопрошая. Но тут же ловким и артистическим движением ноги сбросил книгу с камня. Она упала на могилу.
Серёжа встал. Был он строен, где-то даже красив, но слишком значителен изнутри, чтобы его внешняя красота ослепляла.
– Есть, – ответил снизу, с земли, Филимонов.
Климентьев закурил. Тут Еремеев заметил, что на незнакомце короткое пальто, хотя стояло жаркое лето.
– Нам нельзя, а им можно раскапывать? – спросил Сергей, показывая на могилу.
– Друзьям-то его? Они же пустяшные, – хмыкнуло существо. – А вам – ни-ни… Не туда лезете.
– Кто ты? – спросил Еремеев.
Этот вопрос совершенно ошеломил Климентьева. В ответ он вдруг стал подпрыгивать (как бы вокруг себя) и дико хохотать. Он так трясся от хохота, что с него стали падать какие-то насекомые. Лесная мышь сбежала с могилы.
Сергей остолбенел.
Филимонов тем не менее неуклюже поднялся с земли, бормоча:
– Ведь говорил же я, говорил, не бери книгу…
Хохот существа делался всё пространнее и пространнее. Казалось, хохотала Луна или сама Вселенная. Ничто не могло его остановить.
Климентьев внезапно оборвал смех.
– Пойдёмте со мной, – миролюбиво предложил он. – А этот, – он указал на могилу, – пусть. Вглубь пошёл, но не в вашу сторону. Не мешайте ему.
Друзья (Филимонов и Еремеев) поплелись с кладбища. Прихватили и книгу. Впереди шёл Климентьев.
Тенями выскользнули из ворот.
В стороне, на отшибе, стояло другое существо, по виду женщина. Она просила милостыню – но у кого? – кругом была пустота и ночь. Словно чего-то ждала.
– Лизанька, – улыбнулся Климентьев. – Из моих.
И он помахал ей ручкой.
– Чудные вы, смертные, – верещал по пути Климентьев, словно стал бабою. – Даже самые умные из вас – такими порой бывают глупцами, – сплетничал он. – Недотёпы…
Филимонов угрюмой тенью молчал, подавленный, а Серёжа бесконечно улыбался. Синие глаза его совсем уплыли.
– Вот и хвартера! – вдруг прокричал Климентьев серьёзно. И распахнул калитку в маленький дом. Вокруг был одинокий посёлок – безразличный в своей пустоте.
«Затянул он нас», – подумал Сергей.
– Проголодались вы у меня, проголодались, – шутил Климентьев в комнате, сбросив пальто и бегая чуть не по стенам.
А потом вдруг – как бы с потолка – сказал:
– А ведь вот вы не боитесь меня, Серёжа. Знаете – вы защищены…
И тут же оказался рядом, за столом, с бутылкой водки в руках. Керосиновая лампа освещала влажно-мрачную тёплую комнату с невидимым по углам.
– Варя! – окликнул Климентьев через плечо.
Никто не появлялся. В комнате зияла тишина. Картошка как бы дымилась на столе.
Филимонов тупо уставился на сундук, крышка которого вроде шевелилась…
– Верьте нам, – дружелюбно осклабился Климентьев.
Филимонов как-то угодливо (особенно по отношению к себе) опрокинул стаканчик водяры в нутро, которое потеплело. Филимонов оживился.
– Вот вы какие, – хихикнул он, глядя на Климентьева и расхрабрившись. – Не ожидал, не ожидал…
– Вы, смертные, много чего не ожидаете, – поучительно согласился Климентьев, хрустнув огурцом.
Серёжа смотрел на него, пламенея, и что-то шептал.
«Не бес это, даже особый, а труп человека, покойник, ставший божеством», – почему-то подумал он.
– А вот вас я не понимаю, – стукнув вдруг стаканом об угол стола, резко сказал Климентьев, обращаясь к Серёже. – Вы очень русский человек, как и ваш великий друг Андрей. И вы слишком многого хотите для этой маленькой Вселенной. А я устроился хорошо… благополучно!
– Кто ты?!! – закричал Еремеев.
И опять, как в замкнутом круге, раздался нечеловеческий хохот. Водка была выпита, Филимонов снова упал, хохот продолжался, но в нём уже был выход – в какую-то Вселенную за окном.
Сергей неожиданно стал что-то быстро говорить Климентьеву. Тот, хохоча, отвечал, и его хохот был более серьёзен, чем ответ. Вся комната наполнилась мраком и смехом. Хохотал даже воздух.
– Ничего, ничего не спрашиваю! – отчаянно выкрикнул Сергей.
И внезапно – или ноги сами пошли – их вынесло на улицу. Существо осталось внутри. Но потом дверь в этот маленький дом отворилась, и появился пляшущий Климентьев, а за ним тень – чья, непонятно. Лицо Климентьева было при этом каменно-холодным и даже надменным.
Он прокричал друзьям (Филимонову и Еремееву) на прощанье:
– Питонова забудьте, его сам Бог забыл!
– Бежим отсюда, Витя, – проговорил Сергей. Нервы у него вдруг сдали.
– Куда?! – истерически крикнул Филимонов.
– В Москву. В пивную.
Пивная оказалась не пивной, а живой ночной квартирой, где собирались московские любомудры. Была она особенная, с низким потолком, но вместительная, и скорее напоминала огромную единую, связанную коридорами келью, как в древних русских дворцах, но современную. Встретила Сергея и Виктора хозяйка – Ульяна Родимова – их возраста, с золотистыми волосами.
Круглый стол, за который сели втроём, превратился в единство.
– Не можешь ты, Серёня, не можешь, – говорила Ульяна, – глянь в небо: утонешь
