Парижа приехал, сразу в русскую деревню помчался. В Подмосковье, в Молоденково! И наслаждался там жизнью, честное слово. Собирал грибы, рыбку удил, косил с мужиками… А какие там рассветы, Миша! А берёзки, а сеновал!
Я иногда думаю: вернусь-ка в Одессу, куплю дачу где-нибудь на Дальних Мельницах, или на 16-й Станции и заживу тихо, спокойно, со вкусом… А мне дачу в Переделкино предлагают! Да, там природа замечательная! Но сознание того, что справа и слева от тебя сидят и сочиняют ещё десятки людей – в этом есть что-то устрашающее! Скажи, – неожиданно повернул разговор Абель, – а ты действительно собрался показать Вождю то, что дал прочесть мне?
Мастер замялся и пробормотал растерянно:
– Ну, да. А что, никуда не годится?
– Как же не годится, Миша! Да ты такая голова, что во всём свете другой такой не найти! Но это никогда не напечатают и не поставят в театре. Вернее, опубликуют… Через сто лет после твоей благополучной кончины! Это же – такие против них произведения, что не дай бог..! А сам Вождь и его окружение? Люди недостойные даже того материала, из которого они вылеплены! Сколько писателей, поэтов поумирало неизвестно от чего! А скольких посадили?! А Сашка – партизан приамурский, наш пролетарский писательский вождь – молчит себе маленькой мышкой. Ни гу-гу! Вот, композиторов – не посадили ни одного! Председатель их союза – Тихон-то, за каждого головой ручается, к Самому ходит, доказывает, упрашивает. Не боится!
Мастер тоже выпил залпом рюмку, огорчённо подпёр рукой голову, задумался. Абель подошёл к нему, тихо тронул за плечо и проговорил проникновенно:
– Не показывай это Миша, Хозяину. Не надо! Я не хочу читать по тебе некролог в газете, как невеста не хочет иметь прыщей на голове. Не делай из своей жизни драму из оперы «Турецкая хвороба!» Тебя об этом друг просит.
Еся позвала в столовую. Обедали, выпивали, болтали. Абель, по своему обыкновению, хохмил и рассказывал еврейские и французские анекдоты. А Мастер внезапно ощутил в своём сердце занозу, которую невозможно уже извлечь никак. Мрак и тяжесть заполняли его душу, воспрянувшую было, после общения с Вождём.
10.
Через неделю после визита Абеля к Мастеру явился человек, ничем не примечательный, но приятной наружности и с цепким взглядом филёра. В сером костюме в полоску и коричневом плаще, длинном, как шинель кавалериста.
– Здравствуйте, – произнёс он вежливо и снял шляпу, – я по поручению товарища Вождя. Вы обещали дать прочесть ему свои рукописи.
Мастер разволновался и засуетился:
– Да-да, товарищ… Простите, не знаю вашего имени и отчества. Вы проходите, пожалуйста. Чаю, может быть? Я купил недавно чудесный чай! Есенька, разожги спиртовку, поставь чайник. А я быстренько. Я всё уже подготовил…
– Благодарю, не нужно, – сдержанно ответил человек оттуда, – времени у меня немного. Вы уж, простите, – и вежливо пригнул голову в полупоклоне.
Мастер передал ему папки с подписанными названиями произведений. Гость бережно принял их и удалился, попрощавшись, и мило улыбнувшись. Во дворе его ожидала чёрная «эмка», возле которой рассеянно курил водитель в синей фуражке с малиновым околышем.
Потянулись дни нетерпеливого ожидания, надежд, тревог и волнений. Сентябрь отполыхал кленовой листвой, октябрь посыпал золотом берёзовых листьев асфальт и промыл дождями. Мастер опрометью срывался на каждый телефонный звонок, брал сам трубку, как бы занят он не был – с трепетной и тревожной надеждой. Из Крепости известий не поступало. Казалось, само время остановилось, и день – серый и безнадёжный длился бесконечно. Еся уверяла Мастера, что Вождь очень занят, ему недосуг, надежду хоронить не следует. Но Мастер чувствовал: что-то злое закрутилось вокруг него, непоправимое и неизбежное.
Два театра отказались ставить пьесы «Исход» и «Южный порт», хотя уже шли генеральные репетиции, без объяснения причин. Правда, вернуть выплаченные авансы не потребовали. «Кабалу попов» убрал из репертуарного плана БХАТ, несмотря на то, что прошла премьера и имела большой успех.
– Это неспроста, Есенька! – повторял мрачно удручённый Мастер, и недобрые предчувствия терзали его постоянно.
К тому же, обострилась болезнь, и зрение резко ухудшилось. Прикреплённый к нему по приказу Вождя врач, перестал навещать и больше не звонил. Мастер стал понимать, что пропал… Арестовали Осипа Абеля, прямо в Переделкино на даче. Надвигалось что-то страшное.
Из Крепости позвонили, когда Мастер, выбрав день без дождя и холодного ветра, отлучился на часок за газетами и папиросами. Он вернулся и снимал в прихожей калоши, а торжествующая Еся сообщила, радостно улыбаясь:
– Миша, завтра в одиннадцать за тобой заедут. Вождь приглашает. Вот и дождались!
– Да, хорошо, – сумрачно ответил Мастер и тяжело вздохнул.
К вечеру разболелась спина. И голова от невыносимой тяжести и ломоты, казалось, треснет. Мастер ворочался на диване в своём кабинете, не находя удобного положения телу, тихо стонал и подвывал временами. Лекарство из бутылочки сняло боль и успокоило расшатанные нервы.
Мастер шёл полтавской левадой, солнце ласкало лицо, невиданные бабочки садились на руки и трепетали крылышками. Впереди виднелся хутор с длинным колодезным шестом, белёной, расписанной синими и красными цветами хатой, покрытой свежей соломой. Мастер подошёл ближе, любуясь сельской идиллией малороссийского лета. На крыльце хаты сидел Гоголь в белой расстёгнутой рубахе и мужицких широких портках и ел вареники со сметаной.
– Здравствуйте, учитель! – радостно произнёс Мастер
Гоголь поднял на него скорбные глаза, посмотрел со смертной тоской и покачал головой, то ли сожалей о чём-то, то ли осуждая. Внезапно нашла туча, иссиня-чёрная, пушечным залпом громыхнул оглушительный раскат, белая молния зигзагом сорвалась с небес, но дождь не пошёл.
– Сухая гроза, – задумчиво сказал самому себе Гоголь, встал с крыльца, вытер руки о портки, присвистнул и швырнул недоеденные вареники набежавшим собакам.
Пробуждение ото сна Мастера было тяжким и вялым. Он с трудом, преодолевая телесную слабость и дрожь, оделся, нехотя напился чаю и стал ждать…
Ровно в назначенное время за ним приехали. Уже другие люди, но, тоже с оловянными лицами и военной выправкой. Машина была тоже другая – не роскошная иностранная, а обыкновенная ГАЗ М 1.
Вождь встретил его в своём кабинете сдержанно, сухо поздоровался, руки не подал.
– Садитесь, товарищ Мастер, – холодно произнёс он.
Мастер грузно опустился на стул и не смог сдержать тяжёлого вздоха.
– Вам нездоровится? – ровным голосом поинтересовался хозяин кабинета.
– Да, немного, товарищ Вождь. Хроническая болезнь… Я же – сам врач. Я понимаю – неизлечимо.
Вождь равнодушно покивал головой, разместился в кресле за своим столом, на котором лежали папки с рукописями.
– Скажите, товарищ Мастер, – начал он ровным голосом, немного монотонно, – к чему вы решили написать эту пьесу – «Южный
