и молодца насильно женят, отписав хорошее приданное. Но на третий день заволновались. Начали допытывать, но бестолку. Аренду продлила да поехала обратно в город. Говорят, в последний раз её видели в увеселительном доме Балуна, но это не точно. Там народу много, можно и перепутать. С тех пор не нашли.
Неизвестно, как сильно пропажа единственной дочери отразилась на супругах, но с того момента костоправ с повитухой стали ещё молчаливей. А в годовщину исчезновения Шанежка заглянула в увеселительный дом, где если и бывала, то по делу, да и то не чаще, чем раз в пять лет.
– О дочке буду думать. Вино пить. На, – бросила деньги и уселась в дальний угол.
И вот уже несколько суток подряд иногда днём, иногда вечером приходила Шанежка в заведение барда. Сидела грозная, но без скандалов. Люди удивлялись. До исчезновения дочки дерзкая Шанежка часто кидала и принимала поединки. А после, как отрезало. Иноземец, оскорбивший повитуху, был исключением. Перегнул палку и поплатился печёным локтем.
Изменившееся поведение Косой не нравилось Балуну. Он понимал, что повитуха грустит о дочке, но день годовщины давно прошёл, а Косая продолжала угрюмить из своего столика. Когда же угомонится?
Тоска по пропавшей дочке была лишь версией, которую Шанежка Косая не опровергала. На самом деле, жена костоправа пыталась понять, кто убивает людей Гидона. Она вела своё расследование.
Пурелий с воеводой сидели в закутке в ожидании новостей. Труп шорника, убитого Гидоном в порыве гнева, унесли в городской отстойник. В нём хранили тела перед тем, как отправить в посадский крематорий. Отвозили по ночам, но из-за закрытия города покойники вторые сутки тихонько разлагались в специальных нишах. У кого хватало денег и привязанности, тот хоронил близких на кладбище, принося доход единственному на всё баронство каменотёсу надгробий. Даже знать, имея деньги, предпочитала сжигать родственников. Хоронящих близких на кладбище считали людьми сентиментальными, а, значит, слабыми. Поэтому особые привязанности мужчины скрывали.
– Хотел сжечь сына в посаде, да жена с дочками вой закатили, – сетовали зажиточные горожане. – Проще заплатить, чем вопли слушать.
Кто-то понимающе кивал, кто-то кривился. Зато потом горожанин мог тайно посещать могилку любимого сына да беззвучно плакать.
– Давай посмотрим, – Гидон развернул кусок ткани, принесённый стражником. – Ага, понятно.
Труп обезглавленного воеводой юноши успели сжечь до закрытия города. Поэтому пришлось резать ухо скотника, обезвреженного Пурелием.
– Этого хватит?
– Да, – кивнул книгочей, достал пряжку и зачитал сообщение. – Хитрость и глупость. Свидетели готовы, плоть заворожённого достал. Воевода опасен. Мне не доверяет, ждёт вас. Нужно торопиться. Скоро барон начнёт казни, чтобы успокоиться.
Сообщение причиноведу обсудили заранее. Гидон не внёс правок, посчитав, что не нужно вмешиваться в стиль общения Пурелия.
– Раз у нас с тобой полное доверие… доверие? – остановил фразу воевода и посмотрел на книгочея, тот кивнул, – воспользуюсь паузой и схожу к барону.
Гидон хотел добавить «проведаю его толстый бесполезный зад», но не стал. Рано пока. Привяжет мелкого поближе, тогда можно.
– За иноземцами-то следят?
– А как же! Наш человек всегда рядом, – развел руки в стороны воевода. – Когда Шварц ответит, мигом к дому наместника.
Глава 12
Менее чем через час обеспокоенный Пурелий стоял у входа в дом барона. Резная массивная дверь с рисунком ожерелья из хвои, символизирующим королевское благословение Бадьяру Широкому, открылась.
– Лучше сами послушайте, – отвёл воеводу в сторону Пурелий и активировал пряжку. Голос зельевариуса, заворожившего предмет, отчеканил. – Допрашивать свидетелей будет мой человек со скошенным носом. Представится шорником. В доказательство предъявит чёрный платок с изображением волка. Ему же передайте плоть. Он установит источник ворожбы.
– Коня! – громко крикнул воевода, быстро разобравшись в возникшей проблеме.
Один из стражников мигом подбежал к всаднику, проезжавшему мимо, скинул того на землю и подвёл коня к воеводе.
– Прихватите книгочея и скачите к отстойнику! – приказал Гидон, усевшись в седло. – Всем искать труп шорника, убитого мной часом ранее!
Пурелий прибыл к отстойнику не намного позже. Один из стражников легко, как бутылку пойла сначала схватил книгочея за шкирку и закинул за спину, усадив на коня, а потом аналогичным движением поставил на землю.
– Благодарствую, мил человек! Восхищён вашей силушкой родовой, – не сдержался Пурелий и склоунадничал, чтобы скрыть неловкость от бесцеремонного обращения.
Воин даже бровью не повёл. Лихо спрыгнул и легонько подтолкнул казначея ко входу. В отстойнике шёл допрос.
– Кто ещё видел, как ты снимал одежду?
– Никто! Клянусь никто! Я ничего не нарушал, благородный Гидон. Всё по закону. Если вещи покойного в течение суток не затребованы родственникам, то они достаются могильщикам.
Гидон держал испуганного мужика за волосы, а тот каялся. Никто, конечно, сутки не выжидал. Если родственники не успевали снять одежду и ценные вещи до прибытия тела в отстойник, их можно было считать пропавшими – могильщики не медлили.
– Так сутки ещё не прошли! Я его убил два часа назад! – гневился воевода.
– Я не виноват! Не виноват! На столе. Его вещи на столе.
Воевода отпустил могильщика и подошёл к вещам. Но порывшись в карманах, ничего не обнаружил.
