так, что меня бросило вперед. – Камеру!
А снять и вправду стоило.
Горело не только небо. Мир пылал. Белым. И алым. И море, соединяясь с небом, связываясь с ним потеками живого пламени, рождало хаос. В хаосе этом метались черные тени драконов.
Лютый. И… кто еще?
Я смотрела и не узнавала. Гранит? Нет, Гранит тяжелее и форма крыла слегка другая. У Оникса шея покороче, да и вообще почти никто из наших не может сравниться с Лютым. А этот зверь был не меньше. Или… больше?
Лютый заревел, и его соперник ответил криком.
Рядом почти беззвучно щелкнула камера, запечатлевая противостояние. А я… я совершенно не понимала, что теперь делать. Ждать? Надеяться, что Лютый устоит? Что дикарь не проломит стаю? Что…
Волна с шелестом добралась до моих ног. И отступила, оставляя темный песок, который в отсветах пламени казался алым.
Я сделала шаг. И еще один. От воды остро и терпко пахло кровью.
– Уна… – Этот крик пробился сквозь драконий рев.
Мне надо туда. Они дерутся, но… так бывает, особенно если чужак. И сильный. Значит, все-таки не ушел. Спрятался. Ждал. И дождался. И что, если Лютый не удержит стаю? А что, если?..
Я шагнула в воду. Стало жарко.
Клубы огня сплетались над моей головой, расцвечивая небо причудливыми узорами, которые, отражаясь в воде, становились еще более причудливыми.
Искры летели. И гасли. Что-то ужалило в щеку. Запахло паленым и все той же кровью.
– Уна, стой… – Меня перехватили, развернули. – Нельзя туда.
Можно. И нужно. Я нужна. Там, в волнах, лежала черная туша дракона. Не Лютый, но… кто?
– Нельзя. – Меня тряхнули. – У нее агония. Она не поймет, что это ты.
Она? Она. Конечно. Как можно было не узнать? Темный гребень, длинная даже по драконьим меркам шея. Ночью чешуя ее казалась почти черной.
Синяя. Как сапфир. Бледная на горле и почти черная на хребте, из которого поднимаются острые иглы гребня. Теперь часть их была разодрана.
– Пусти. – Я попыталась вырваться из этих рук, но Гевин держал крепко.
– Нет. Ты глупостей натворишь, а мне потом отвечать.
Откуда он взялся?
– Откуда ты?..
Сапфира умирала. Я почувствовала это столь же явно, как чувствовала биение собственного сердца.
– Да так… выпить заглянул. А тут вот…
От него и вправду пахло пивом. Кисловатый тяжелый запах, от которого к горлу подкатила тошнота. Билли пил пиво вечером. И днем. И утром. И вовсе предпочитал его воде.
– Отпусти. Пожалуйста.
С пьяными мужчинами не стоит спорить. С мужчинами и вовсе лучше не связываться.
– Он его дожал. – Гевин развернул меня и показал на небо. – Все-таки Лютый – это Лютый…
Протяжный, наполненный гневом крик прокатился от края до края небосвода, качнув худосочную луну. И чужак попытался ответить, но из горла его вырвался лишь хрип. А Лютый поднялся выше и выдохнул столб почти белого огня.
– Пригнись. – Гевин толкнул меня к воде.
В воду.
И правильно, потому как куски пламени падали на море, и море загоралось. Я упала на мелководье на четвереньки и раскрытым ртом хлебнула горько-кислой воды. Встала на колени. И, решившись, пока Гевин не спохватился – он сбивал с куртки драконий огонь, – споро поползла к Сапфире.
– Девочка моя…
Она слышит, я знаю. И ей больно. Очень-очень больно. Она не понимает, чем заслужила эту боль.
– Ничем.
Стало глубже, и я поднялась. Устояла от толчка волны и шагнула ближе. Подбираться к умирающему дракону безумие. Даже когда они уходят добровольно, все равно это безумие. Но я не могла стоять в стороне.
– Иногда так бывает… люди сходят с ума… и драконы тоже. – Я говорила, а она слушала. И позволила коснуться острого клюва, которым начиналась морда. В темных ее глазах отражалось море и догорающее небо.
И я тоже.
А за всеми отражениями пряталась детская обида.
– Это он тебя тогда? Да? Конечно, он… но ты решила, что это не нарочно, что случается… я когда-то тоже так думала. – Я провела ладонью по морде, которая казалась гладкой, будто отлитой из стекла.
Вспомнилось, что чешуя у драконов жаропрочная.
Что раньше из драконьих шкур шили броню.
И Сапфиру…
Нет. Прочь. Не сейчас.
Я видела развороченный бок, из которого в море лилась темная, дегтярного цвета кровь. Видела крыло, неестественно перекрученное, вывернутое в небо. Переломанное.
Распоротый живот. И внутренности, что лежали теплой дымящейся грудой.
– Ты думала, что приведешь его в стаю, что вы построите гнездо, что по первому снегу вместе подниметесь в небо… – Я устроилась рядом, и Сапфира с трудом вытянула лапу, как прежде, когда я просто садилась поболтать.
Она тихонько вздохнула и прикрыла глаза.
– Хочешь, я расскажу тебе сказку? – Я умудрялась говорить и даже улыбаться. – О прекрасном принце, который однажды встретил дракона?
Она любила сказки. Раньше.
Много лет тому, когда только выбралась из гнезда и научилась сбегать от огневок. Она пряталась в щели и засыпала, не понимая, как легко замерзнуть. А я искала ее и возвращала.
Садилась рядом. Брала книгу.
– Помнишь? Огневки тоже слушать любили. Закрывай глаза… Давным-давно в мире, где люди и драконы жили рядом, но еще не умели понимать друг друга…
Сапфира закрыла глаза. А я… я говорила и говорила. Когда замолчали драконы. И море улеглось. Погасло небо. А холод проник до самых костей.
Голос сел, сорвался, но я продолжала говорить, рассказывая сказки о чудесном мире, в котором счастливы все. И лишь когда на плечи упала чья-то тяжелая куртка, я запнулась.
– Уже все, – сказал Томас и поднял меня. А я… я прижалась к нему. И закрыла глаза.
Я тоже хочу туда, в тот выдуманный мир, в котором все счастливы. Где драконы не убивают драконов. И люди тоже не убивают драконов. И…
– Все будет хорошо. – Томас держал меня крепко. А я мокрая. И грязная. Драконья кровь не отстирывается, а я вся в ней. И пахнет она специфически. Но он все равно держал меня крепко. И нес осторожно. И говорил, говорил… А я закрыла глаза и слушала.
Было больно. И в то же время хорошо.
Глава 15
От драконьего рева дрожала земля. И Лука тоже. Голос этот пронизывал до самых костей, пробуждая в душе все забытые страхи. Но Лука заставил себя смотреть.
На кипящее небо, которое переливалось всеми оттенками алого. На тварей, сцепившихся в смертельной схватке. На людей.
Вот Уна Саммерс шагнула в море, будто не замечая, что море тоже горит. Вот парень – его Лука узнал не сразу, все же слишком отличался он от своих фотографий – перехватил ее.
