богов и раньше не доверяли друг другу, а в условиях, когда империя вела на них охоту… Они были обречены исчезнуть.
Но случилось чудо. Появилась фигура, что сумела объединить всех. Фигура, что напомнила о тех временах, когда богов не знали по именам, когда бог был един и непостижим.
Никто не знал, кто он. Пророк, святой или воплощение Единого — но факт оставался фактом, его бог совершал чудеса, пусть и требовал платы. Он щедро делился своей силой, столь необходимой и желанной перед лицом Империи. И он добился своего — часть служителей обратилась в новую веру. Они объединились.
Новые боги стали именоваться старыми.
Ведь старые культы погибли, но родился новый.
Теократия жила в тени еще тысячи лет, словно блоха на теле собаки. Вера прорастала среди крестьян, вдали от взглядов надменных магов.
Вера в то, что этот мир обречен.
Год за годом, Империя дряхлела. Маги слабели, а восстания встречались всё чаще, тогда как силы теократов росли и лишь выжидали удобного момента.
И он представился.
Эпоха раздора, крупнейшая гражданская война в Империи. Это не было привычным восстанием, развязанным в борьбу за власть амбициозным дарованием, которому повезло иметь магических сил больше, чем ума.
Нет. Среди восставших не было особо сильного мага, что своим даром мог перевернуть ход битвы.
Восставших просто было много.
Маги металла не скупились на обещания, они давали слово, что дань жизнями будет забыта. Что отныне будет запрещено проводить эксперименты над людьми. Ни одна деревня больше не будет вынуждена отправлять жертв в ритуальные круги. Они дали обещание, что неодаренные станут не безмолвным ресурсом, но слугами, а воины — больше не будут слугами, но станут равными.
И это нанесло самый большой удар по Теократии со времен основания. Впервые у жертвенной веры в Единого появилась альтернатива, а у крестьян — надежда не только на блаженное посмертие, но и на жизнь.
Совет заседал несколько месяцев, не решаясь принять сторону.
Многие епископы желали дождаться, пока восстание будет подавлено.
Но Понтифик принял своё решение и все были вынуждены подчиниться. Злые языки шептали, что это решение было продиктовано кровью, а не долгом.
Теократия нанесла удар, и Империя была окончательно расколота. Эпоха Раздора завершилась созданием трех новых государств. Решение Понтифика оказалось верным.
Забавно, ведь спустя столько лет — Понтификом вновь стал член рода Дорн.
Верующие собирались к храму со всей страны, они знали, что их ждет — но всё равно шли. Зеленые деревья, посаженные после возвышения прошлого Понтифика — легкомысленно шелестели. Они, в отличие от людей — ни о чем не догадывались.
Каждому, кто решался покорять гору-храм, теперь у подножья давали не камень, а ритуальный кинжал.
Путь паломников был усеян телами. И чем выше еще живые последователи поднимались — тем больше мертвых встречалось. Вершина священного храма не была легкой прогулкой, даже если спину не оттягивал крупный каменный блок. Чтобы забраться на нее — требовался не один день.
И чем выше ты поднимался — тем невыносимее это было.
Подножье давно скрылось в облаках. Холодный ветер пронизывал рубище, воздуха хватало всё меньше — а башня всё еще простиралась в небеса, докуда дотягивался взгляд. Некогда широкое — теперь оно казалось каменной иглой, пронзающей небо.
Каменные ступени становились узкими, теперь на них нельзя было прилечь для отдыха, но вместе с тем — подъем становился легче.
В измученных, забитых мышцах появлялись силы, а в голове — зов.
Вершина ждала. Единый ждал.
Верующий и не замечал, как преодолевал последние ступени храмового шпиля. Не замечал, что кислорода для дыхания почти не было, а конечности посинели от холода. Не замечал даже то, что достиг своей цели, и стоял на маленькой площадке на самой вершине Храма.
Он не замечал ничего, кроме того, что было наверху.
Ткань пространства шла рябью. Синева неба колыхалась, но за крошечными разрывами не было ничего. Сквозь защищающий мир купол проникали лишь снежинки и голод, который нельзя было утолить.
Но паломник попытался. Закоченевшими руками достал кинжал…
Спустя секунду на площадке не было никакого. Лишь одинокий кинжал сквозь облака летел вниз, к подножью Храма. Еще один человек стал Единым.
Трещины проявились сильнее. Критическая масса была набрана.
Синее небо сменилось черным. Благословленные камни затрещали от холода. Незримый импульс устремился вниз.
Паломники, что не успели подняться — падали замертво высушенными мумиями. Их кинжалы рассыпались ржавчиной, а одежда — мгновенно истлела. Волна за секунду достигла подножья.
Деревья умирали. Ветви ломались и рассыпались трухой. Трава — пожухла и покрылась изморозью. Птицы попадали на землю.
Кольцо распространялось, высасывая жизнь из всего на своем пути. Километр. Два. Казалось, ничто не может его остановить.
Но все кончается в один миг. Пролом в небе смыкается. Остается лишь легкий ветерок. Тонко звенит замерзшая трава. Колышется рубище мертвого паломника. Ветер движется неестественно, он движется вверх, будто пытаясь вернуться домой, в пустоту.
Он собирается на вершине храма, становясь всё плотнее и плотнее, пока не превращается в черную каплю. Несколько секунд она колеблется, висит в воздухе, но наконец, падает вниз. И летит очень долго…
Принц смотрит вверх не моргая. Светлая точка неба была столь далека, что казалась невидимой. Свет, поднимающийся сверху был настолько слаб, что не мог осветить ничего, кроме себя самого. Но даже так, едва церемония закончится — отверстие на вершине храма вновь закроют плитой, и все внутри опять обратится в кромешную тьму.
Тьму, но уже не пустоту. Все пространство храма гудело от молитв, литаний и воззваний. В этот день в него собирались все живущие вокруг. Все, кто не считал себя достойным, чтобы пожертвовать жизнью ради возвышения нового понтифика.
Церемония уже длится много часов, но бывший принц ни на миг не теряет концентрации.
Синее небо вдалеке сменяется черным. По наружным стенам храма дует ветер.
Капля кромешной пустоты падает на грудь, но не разбивается брызгами, а впитывается, словно она не является чем-то материальным. Тело будущего понтифика заходится в агонии. Кожа бледнеет и усыхает, мышцы сокращаются, до предела натягивая сухожилия. Кости хрустят.
Несколько секунд мучений и принц замирает обескровленной мумией, мало чем отличимый от паломников, оставшихся снаружи.
Епископы, что окружали тело, ни на секунду не прервал литании, поднимают массивную крышку алтаря, на которой лежал принц и сдвигают её в сторону. Открывшаяся ниша в алтаре и лежащий внутри скелет явно указывает на то, что сам алтарь является каменным саркофагом.
Члены совета с особым почтением собирают кости предыдущего Понтифика. На первый взгляд — обычные, человеческие… Если не обращать внимания на зубы. Пропитанные пустотой, они станут боевыми реликвиями Теократии, как и кости всех святых до него.
Ниша пустеет. Останки прежнего Понтифика с огромным почтением собраны в ларцы. Высохшее тело кладут в нишу и каменная крышка саркофага закрывается. Теперь все зависит от веры кандидата. Двенадцать дней и ночей продлится служба, по истечении которой Понтифик либо воскреснет, либо… Либо его кости тоже станут реликвией, пусть и не столь священной. Их с почтением передадут резчикам, после чего они станут частью церковной утвари.
Первосвященник не сомневался, что он пройдет испытание. Первый всегда отличался не только набожностью, но и искренним желанием стать Единым, которое не всегда имели даже Епископы. Даже Первосвященник таким не обладал. Он честно мог признаться себе, что хотел занять Святой Престол не ради духовной близости к богу, а ради… других преимуществ.
В отличие от Понтифика, что возносился на новый этап существования — Епископы оставались обычными смертными.
Закончив литанию, члены совета поочередно окропили саркофаг кровью и разошлись, каждый к своему храму. Там они продолжат свою службу на протяжении всех двенадцати дней.
Свечи потухли. Лишь рассеянный свет вырывал окровавленный саркофаг из кромешной тьмы.
Но в этот раз во тьме кто-то был.
Абсолютно бесшумно, первая фигура приблизилась к саркофагу и встала на колени. За ней — еще одна. И еще. Массивные доспехи собравшихся не издавали ни звука.
Среди людей бытовало мнение, что доспехи верховных инквизиторов были знаком того, что им больше не нужно было проливать свою кровь, чтобы
