которыми никто никогда не занимался дрессировкой.
Но нужно же с чего-то начинать. Его черным глазкам противостоять чертовски трудно, когда он клянчит вкусное, но, хоть это и не моя собака, решаю проявить с ним твердость характера и не давать «со стола».
Они выводят его гулять, а я даю им денег на собачий корм. Потом Дебс удается до чего-то там договориться со своими мамашами, и она уезжает домой, а пса оставляет с нами.
Под вечер за Эрни приезжает отец.
Мы давно не виделись с отцом. Он всегда рад, если ему удается увидеться со мной и приезжает ко мне редко, но с удовольствием.
Теперь отец здоровается строго и сухо:
— Почему не сообщила, что он у тебя? Мать со вчерашнего дня себе места не находит, мне все нервы вымотала.
— Вчера я и сама не знала, что он у меня, — не менее сухо и не менее раздраженно отвечаю я. — Только под вечер узнала. Домой поздно приехала.
— Хочешь сказать, — отец до невозможности раздражен, неприязненен и неприятен — не помню его таким, — он вчера весь день проторчал с этой… пока ты там…
— …работала. Пожары тушила. Да, — подтверждаю ледяным тоном, но отец будто не слышит меня.
Когда меня «не слышат» на работе мужчины, я непременно умею сделать так, чтобы услышали, и чтобы привыкли слышать и слушать, и делаю я это не стервозно и, выключив эмоции.
Сейчас это сложно.
— Катерина, — продолжает отец все так же холодно и жестко, — с Эрнестом в последнее время было непросто и это еще мягко сказано. Тебе-то он, конечно, не рассказывал: он чуть гандбол не бросил, еле-еле мы его удержали. Учится как попало, через пень-колоду. Связался непонятно с кем, как ни пытались мозги ему вправлять. Нет чтоб за ум взяться — доклад по физике в школе провалил. Просто отказался держать. По фи-зи-ке! Он, видите ли, у нас сам может выбирать, что ему делать, а чего ему не делать. А что ему, понимаешь, шестерку влепили — это ему как с гуся вода. Что у него отец — профессор по физике, что для отца это стыд и позор, ПО-ЗО-РИ-ЩЕ… Ничем не прошибешь. Он же у нас теперь собак подбирает — она, эта девка, небось, его подбила. Отец с матерью ему теперь не указ. Не ожидал я, что именно ты приютишь их. Что устроишь для них притон, — меня едва не выворачивает, — что дашь прибежище для их… аморальных похождений — не ожидал от тебя. Надеялся, что ты будешь ему примером… достойным примером… А ты… И что же дальше? Да ты им, может быть, еще и пить, а может, потреблять у себя позволишь?!..
Нет, здесь невозможно без эмоций. Замечаю, что мне трудно избежать их с отцом. Наверно, я не научилась держать себя в руках, потому что мне ранее не приходилось этого делать.
И меня накрывает злость, какой сама в себе пугаюсь и какая заставляет меня цедить сквозь зубы:
— Сожалею, если разочаровала тебя. К твоему сведению: это его девушке вы обязаны тем, что он гандбол не бросил. Она тоже у них играет, и весьма успешно. И если для тебя это сейчас новость, то, когда он в следующий раз будет о чем-нибудь тебе рассказывать, попробуй элементарно его послушать.
— Спасибо за совет, как мне должно воспитывать моего сына, — сухо отвечает отец, затем не выдерживает и — сердито, грозно так: — Своих заведи, потом советуй! Но для начала жизнь свою приведи в порядок.
Я рассердила его, за это он больно ранит меня. Похер — позже проревусь, а сейчас смотрю на него исподлобья и один лишь раз сухо и мелко киваю.
Мне хочется сейчас быть с ним холодной, деловой и жесткой, какой ни разу не была за все эти двадцать лет, как он ушел от нас, как принимал мою безропотную дочернюю покорность, мою возню с их сыном, о которой не подозревал, а сам не интересовался толком, как, чем и с кем я живу.
Отвечаю ледяным тоном, слегка повысив голос:
— Сожалею, если не оказалась достойным примером брату — но не тебе пенять мне на аморальные похождения.
Отец вспыхивает, глаза его расширяются. Он даже приоткрывает рот от такой неслыханности и начинает заикаться мне:
— Да… ты что…
Я же, наоборот, сужаю глаза и до невозможности сжимаю губы. Отец огорошен — такой он меня не знает.
— Катерина, — «подламывается» он. — Это очень неожиданно и больно — выслушивать от тебя упреки такого характера. Мог ли я думать, что у тебя настолько сильная обида на меня, что ты будешь мстить мне через моего сына… твоего брата… Нет, не мог. А как я жизнь свою устроил — не перед тобой мне за это отвечать.
— А мне — не перед тобой за мою, — парирую я. — И никакая это не месть. Я просто проявляю заботу о брате.
А вот по отношению к отцу я, кажется, только что проявила неуважение в словах и в интонациях, кроме того, выгребла застарелую обиду, которая — поди ж ты — копошилась где-то глубоко во мне.
Да и неправда это, что отец меня игнорил. А если и не во все лез, то я прекрасно обходилась без его вмешалок.
Конечно, я тут же раскаиваюсь в своих словах. Но как трудно произнести это вслух…
Отец оскорблен и обижен.
— Поехали! — требует он у Эрни, не глядя больше на меня.
— Собаку заберите! — требую я.
— Ни в коем случае! — решительно отрезает отец. — У Леи страшнейшая аллергия на собачью шерсть. Ребенок чихает, кашляет, вчера весь день глаза слезились.
— А мне его куда?
— Это не моя забота, — безжалостно заявляет отец и — Эрни: — О семье надо было думать, прежде чем такое устраивать.
А я, мол — не семья. Устроила притон… приют — теперь разруливай сама.
— Я что-нибудь придумаю, — обещает нам с собакой Эрни.
— А с тобой у нас отдельный разговор! — осаживает его отец.
— Да че я сделал-то!
— Будущее свое решил просрать! — отец срывается на крик.
— Значит, просру! Мое будущее — мне решать! Ты запарил!
— Поговори у меня, говнюк!!!
Они орут друг на друга на лестничной площадке. Дверь ко мне захлопнута, а я забыта.
— Ну что, бросили нас с тобой, а?.. — справляюсь у трущегося возле моих ног Рикки, погружаюсь пальцами, а потом и носом в барашковую шерсть и принимаюсь громко и неконтролируемо рыдать.
А после решаю, что есть в этом бардаке и положительная сторона: теперь у меня своя
