сел в телегу. На околице лошадь сама свернула в лес — теплее, а главное, короче до Судислова…
ГЕНЕРАЛЬСКАЯ БАНЯ
Баня стояла на окраине города, окнами на редкий, истерзанный перелесок. Двухэтажная, из красного кирпича. Никогда не засыхающая, продолговатая лужа перед ней в пору осенних дождей набирала силу, и ветер гнал светлую рябь, яркие кленовые листья к самым ступенькам. Два ряда проложенных к входу сосновых досок смачно гнулись под ногами, грузно колыхалась, отплывала баня — отраженная.
В обычные дни внутри было чисто и тихо. Только ветхие рамы, плохо державшие стекла, дробным дребезжанием отзывались на гудки проходящих по ту сторону перелеска поездов. Плохо было с планом, утвержденным в горкомхозе, — население мылось в новой бане с красивым лепным фасадом, шикарной парикмахерской, лечебными душевыми.
Если бы не пятница… По пятницам, всегда ровно в два часа, в баню на зеленой «Волге» приезжал отставной генерал. И в пятницу в бане перебывало людей чуть ли не больше, чем за всю неделю — знающих толк в хорошем паре. Генерал любил попариться.
Истопник Николай, медлительный, вечно заросший, начинал приготовления еще в среду. Отлаживал газовую горелку, проверял тягу, перекладывал в печи камни. Топил он в ночь на пятницу, утром долго, празднично брился и к двум часам выходил на улицу встречать генерала. Зеленая «Волга» выруливала из-за станционных пакгаузов, не сбавляя скорость, врезалась бампером в лужу. Вода с сухим треском била по днищу машины, клокотала, окатывая борта. Не доезжая до ступенек, генерал глушил мотор, тормозил, и вода многократными полукружьями устремлялась вперед, захлестывала доски, шумела. Задержав дыхание — с похмелья, — истопник Николай открывал дверцу машины, принимал из рук генерала желтый кожаный саквояж, веники. И ждал, когда генерал отгонит машину в сторону, поможет выбраться из нее своему спутнику. Он еще ни разу не приезжал один, без этого немолодого, сухощавого спутника. Только так — вдвоем.
Оба они, пройдя мимо стоящего по струнке истопника, входили в баню.
На втором этаже, в предбаннике, старые стенные часы дважды издавали сырой, хриплый звук. Завсегдатаи, знавшие генерала, затихали. Дарья Ильинична, смотрительница и уборщица предбанника, суетливо, проворно обмахивала полотенцем два пустующих возле окна места. Внезапная перемена настораживала и тех, кто был впервой, — они замолкали, уставясь на облупленную, влажную дверь. Запахи распаренного березового листа, мыла и пота резче обозначались в эти минуты, тяжело разбухали ноги…
Распахнулась дверь. Первым показался Павел Силыч — так звали спутника генерала. Чуть поотстав, шел сам генерал — широкий, с одутловатым, властным лицом, резковатым, точным шагом.
— Здравствуйте!.. Здравия желаем! — приветствовали их, а двое-трое и встали, втянув голые животы.
Павел Силыч сразу свернул к окну, на ходу кивнув обнаженной седой головой. Генерал же, негнущийся, величественный, раскатисто, могуче произнес:
— Здорово, братцы! Как парок? Хорош?..
— Парок что надо!
— На верхотуру никто еще не лазил. Страшнее Африки!
— Ляшенко, — прогудел генерал. — Ты-то дрейфишь. А еще в танке воевал. Ну, братец.
Ляшенко, лет с полста, телом плотный, цвета каленой меди, сложив ладони фиговым листком, весь подобрался, засиял.
— Вперед батьки… — начал было он, но генерал уже не слушал его, удалился к своему месту, снимал зеленую, без погон, форменную рубаху.
Истопник Николай, успевший растелешиться, вышел из подсобки, неся чистые шайки, войлочную шляпу и брезентовые рукавицы. И закурил — тайком, в кулак, опасливо поглядывая на генерала, выпуская дым в форточку.
— Павел Силыч, ну-ка — сколько мы прибавили? — сказал генерал.
— Стоит ли, Петр Васильевич. Так и пар упустить можно.
— У Николая пару — на дивизию! — коротко хохотнул генерал. — Верно, Николай?
— Так точно! — расплылся истопник. — Гвардейский пар.
Павел Силыч нехотя прошел к красным весам, помрачнел, слушая скрип колеблющейся под ногами железной плиты. Так было каждый раз — негромко щелкала передвигаемая гирька, генерал вдруг сутулился, щурился, разглядывая полустершиеся деления весов. И Павел Силыч стоял — прямой, неподвижный и безучастный к этой затее. Стоял на весах, как на постаменте, с налетом нездоровой желтизны по всей легкой, иссушенной фигуре, бронзовой статуей в сумрачном, тихом предбаннике. И в глазах генерала, нет, не генерала — рыхлого, с одышкой, пожилого мужчины, — недолго плескалась тревога. И все, кто сидел недалеко от них, видели все это, ощущали причастность к чужой, неведомой беде…
Генерал стукнул ладонью по рычагу стопора, выпрямился и, как бы возвращаясь к прерванной игре, нарочито весело, громко сказал:
— Порядок в танковых войсках!.. Так поется, орлы, а? Начинайте артподготовку!
Он открыл дверь в моечную, быстро пошлепал по теплой, мыльной воде. Человек пять с Николаем впереди обогнали его, вошли в парную. Из нескольких кранов в пустые шайки разом ударила горячая вода. Полные, тяжелые шайки — из рук в руки, а там, на бетонном полу, выстраивались, рядками. Пять… девять, дюжина. Спина Ляшенко взбугрилась, руки напряглись — р-раз! — и в дальний, темный угол полетела упругая струя. Мокро, гладко заблестела стена. Скатили полки, вода из последней шайки взметнулась к самому потолку. Истопник Николай наполнил медный, помятый ковш. Ляшенко ухватился руками за дверную ручку, уперся пятками в порог, подался назад.
— Поддай! — крикнул он.
Николай взмахнул ковшом, словно гранатой. «Ух-х», — дохнула жаром печь, уши заложило, дернулась, приоткрылась дверь. И еще дважды — «Ух-х»… «Ух-х!»
— Ах-х!..
Все сидели на корточках, обвыкли. Горячий пар обжигал легкие. Потихоньку вынули из шаек с горячей водой распаренные веники. Началось великое восхождение на верхотуру. Хлестались неистово, со стоном.
— Павел Силыч! — позвал генерал. — Господи, да вы ли это?
Павел Силыч слабо, боязливо бил себя по бокам — у самого подножия. Улыбнулся на зов генерала, поднялся на ступеньку выше. Глазами он так и хотел занять место генерала — тот лежал на верхотуре плашмя. Истопник Николай, посветлевший, неузнаваемый, в войлочной шляпе и рукавицах, потряс двумя вениками и ахнул ими по спине генерала.
— Ох-х!..
Нижние в приступе азарта, почти не помня себя, одолели еще ступеньку, яростнее замахали вениками. За ними — Павел Силыч, напряженный, ликующий. А истопник Николай все обрушивал и обрушивал на генерала раскаленные, жестокие веники…
Через полчаса расслабленно, устало выбрались в предбанник — отдышаться. Генерал весь горел. У длинной дощатой скамейки его сильно качнуло, не добравшись до своего места, сел. Павел Силыч, порозовевший, только белый лицом, взял кружку пива у Дарьи Ильиничны, отхлебнул и передал генералу. Тот выпил до дна — жадно, большими глотками.
— Молодец, Николай, — отдуваясь, прогудел он. — Угодил… Помните, — уже обращаясь к Павлу Силычу, продолжал он. — На польской границе баню соорудили за два часа. Вот банька была… Ряжевской узнал, на самоходке прикатил, мылся, мылся…
— Ряховский, — поправил его Павел Силыч. — Мешок воблы привез…
— Точно — Ряховский, — смутился генерал. — Что за человек был! Под Варшавой его — осколком
