толкнулись к домику Петра Митриева. Очень им хотелось узнать, по-прежнему ли тикают и бьют часы, развешанные в светлице по стенам. Но двери домика оказались на запоре, а ставни заколочены.
От Аггея мало-помалу стало в этот день известно и ребятам, что стоят в Москве буйные казаки и воеводой теперь над ними князь Трубецкой. Шляхту на улице не встретишь. Сидят паны с полковником своим Струсем в Кремле в осаде, и уже спеси с них посбито. Какая тут спесь, когда голодом помирают! Жрут собачину и поджидают себе подмоги. Слух есть, что из Польши идет к ним на выручку гетман Ян Ходкевич, ведет войско, везет провиант.
Ждать Ходкевича пришлось недолго. Стал Андреян на другой день с утра разворачивать в сарае свою кузню, как вернулся с базара Аггей.
Он присел в сарае у Андреяна на обрубок, помолчал, потужился и брякнул:
— Ждали и дождались.
И снова замолчал.
Андреян взглянул на Аггея, даже руку, в которой держал молот, опустил.
Аггей продолжал молчать.
«Не в молчанку же мне играть с ним!» — подумал Андреян и спросил:
— Чего это мы, Аггей, дождались?
— А того дождались, — объяснил наконец Аггей, — что еще ты, коваль, и горнушки не раздул, а пан Ходкевич — вот он, тут как тут. Уже на Поклонной горе.
— Да что ты? — откликнулся Андреян. — Ходкий, видать, гетман; за то и прозвище ему Ходкевич. Да только еще надо посмотреть, куда ходу даст. Я так думаю, Аггей, что ход теперь им все равно один: за реку Днепр, на свою сторону.
Но гетман Ходкевич уходить не думал. Прошел еще день, и Ходкевич у Новодевичьего монастыря перешел со своим войском Москву-реку и раскинул свой стан у Чертольских ворот[1]. Так они и ощетинились одна против другой, две рати; от одной до другой, казалось, рукой подать: солдаты Ходкевича и ополченцы Пожарского. Трубецкой со своими казаками остался в Замоскворечье. Пожарский послал ему пятьсот своих воинов и просил помочь, если дело обернется круто.
Воробей, один, без Сеньки, уже успел побывать на поле между Чертольскими и Арбатскими воротами. Он видел вражеских всадников в тяжелых панцирях, на огромных конях; слышал, как в стане Ходкевича долго и пронзительно протрубили фанфары. Воробей бросился домой.
В сарае на горнушке у Андреяна лежал раскаленный кусок железа. Работы у кузнеца было невпроворот. Сенька помогал отцу как мог.
— Куда бегал? — набросился Андреян на Воробья. — Гляди, как хвачу, забегаешь у меня!
— Я, дяденька Андреян… Сейчас ударят, провались я, сам видел…
— Чего видел? Куда ударят? Что врешь-то!
— Видел пушкарей. Трубы трубят, фитили на пальниках горят…
— Какие трубы?
— Трубы панские, а фитили нашенские.
— То-то! — молвил назидательно Андреян, но Воробей так и не понял, к чему это относилось.
Впрочем, раздумывать Воробью не пришлось, потому что тут как раз и ударило. Ударило, словно кто-то с силой ставень захлопнул.
Андреян бросил молоток в угол, залил из ушата огонь в горнушке и пошел за ворота. Воробей с Сенькой скользнули на улицу вслед за ним. Аггей уже был за воротами. Арина стала, торопясь, снимать развешанное по двору белье.
А за первым выстрелом последовали почти одновременно два других. И пошло раз за разом после небольших промежутков.
— Началось-поехало, — сказал Андреян. — За тем сюда и ладились князь Дмитрий Михайлович с Козьмой Мининым. Ну, теперь, значит, биться до смерти. Беда, не отлучиться мне: эвон сколько работы! Все давай, давай! Сабли давай, кольчуги давай, бердыши, панцири… Сенька! Сенька, где ты? Воробей!
Но ни Сеньки, ни Воробья не было на улице. Не было их и во дворе. Андреян слишком долго глядел, моргая, на дымки, которые возникали в небе от пролетавших в стороне Арбатских ворот ядер. Моргал Андреян и проморгал Воробья и Сеньку.
Те уже со всех ног бежали к Арбатским воротам, вопя во весь голос:
— Шляхту бить! Айдате шляхту бить!
ХОДКЕВИЧ-СОБАКА
Когда ребята прибежали на Арбатскую площадь, там все было в бурном движении. Полки перемещались; конница стремительно прорезала пространство между острогом на Арбате и Чертольем; одни пушки на колесных станках оставались на месте, но подле них хлопотали раскрасневшиеся пушкари.
Пожарский сразу понял, что драться придется на две стороны. От Новодевичьего монастыря напирал Ходкевич; а из Кремля надо было ждать вылазки и удара в тыл.
Сенька и Воробей сновали между людьми и пушками, в пыли и суматохе. Никому здесь до ребят не было дела, потому что каждый теперь был занят своим. А кроме того, много московских жителей сразу же в этот день присоединилось к ополченцам и сражалось вместе с ними плечом к плечу. И для ребят тоже здесь скоро нашлось настоящее дело.
Они пристроились подле мортиры, которая стреляла калеными ядрами. Воробей, тужась, стал накладывать чугунные ядра на жаровню, а Сенька, схватясь за ручной мех, принялся раздувать огонь.
Около самой мортиры управлялись четверо пушкарей: один сыпал в дуло мортиры порох, набирая его деревянным совком из бочонка; другой после этого делал в мортире прокладку из щебня и мокрых тряпок; третий хватал железным ковшом раскаленное докрасна ядро с жаровни и сбрасывал его в дуло орудия. Наконец четвертый, веселый старичок с пыльной бородой, делал затравку: насыпал щепотку-другую пороха в запал — в маленькое круглое отверстие в задней, «казенной», части орудия. После всего этого мортира готова была к выстрелу, и тот же старичок подносил к запалу пальник с зажженным фитилем. Мортира, словно остервенясь, чуть подскакивала при выстреле, извергая огонь, дым, щебень, горелые тряпки и каленое ядро.
Старик пушкарь, ожидая, пока после выстрела немного поостынет его орудие, принимался напевать:
А Ходкевичу-собаке не сносить головы,
Не доступить ему, собаке, белокаменной Москвы…
— Эвон, ребята, Михайло Димитриев к Чертолью двинул, — то и дело сообщал он о полках, которые Пожарский один за другим вводил в бой. — Ох, видно, и круто ж там, у Чертольских ворот! Берегись, укусит!
И снова — огонь и дым из «ступки», как называл свою мортиру старый пушкарь. И опять:
А Ходкевичу-собаке не сносить головы…
— Князь Иван Хворостинин повёл, — сказал пушкарь. — Молодой воевода. Ничего, в батюшку своего пойдет. Ну, и воевода ж был!.. А и круто у Чертольских, а и круто ж! Поберегись!
Старый пушкарь был прав. Круто для русского войска оборачивалось дело у Чертольских ворот. Дмитрий Михайлович приказал своей коннице спешиться, и начался кровопролитный бой врукопашную.
Ворота
