Холмс принял боксёрскую стойку и нанёс звучный удар правой в челюсть верзилы. Голова Брадшо откинулась на какое-то микроскопическое расстояние. При подобном свидетельстве собственного бессилия глаза сыщика слегка расширились.
— Бежим, Уотсон! — крикнул он, хватая меня за запястье и ныряя под вытянутой левой рукой лакея.
Когда мы снова оказались в кэбе, я оглянулся на ступеньки, где стояли и смотрели нам вслед Пул и здоровяк Брадшо. Мне пришло в голову, что пейзаж не типичен для светского Уэст-Энда: уж больно зловещий вид был у обоих слуг.
— Сверни за угол, — шепнул Холмс извозчику. Мы поехали, как было указано, под пристальным наблюдением двух человек у парадного входа. Скрывшись из виду, мой друг подал кучеру знак остановиться.
— Когда во всём остальном терпишь неудачу, отправляйся прямо к истоку, — заявил Холмс, когда мы сошли перед унылым фасадом той части дома Джекила, что выходила в переулок.
Вознице снова было велено ожидать нас, и когда мы спустились по нескольким ступенькам, что вели с улицы к двери, Холмс извлёк из кармана пальто тонкий кожаный футляр, который я тут же узнал. Затем он достал из него инструмент из блестящего металла, заканчивавшийся сплющенным щупом.
— Скажите, Уотсон, — произнёс он голосом едва громче шёпота, — как по-вашему, может ли благородная цель служить оправданием незаконной деятельности?
— Полагаю, всё зависит от цели, во имя которой совершаются действия, — ответил я.
— Торжество правосудия вас устроит?
— Бесспорно.
— Тогда, будьте так добры, постойте на страже, пока я изучу возможности этого замка.
Я занял позицию на вершине ступенек, а Холмс вставил приспособление в скважину древнего дверного замка. Механизм оказался упрямым, и пока Холмс возился с ним, до меня не единожды долетали его сдавленные проклятия. Но вот раздался металлический щелчок, сыщик издал тихий победный возглас, и дверь открылась вовнутрь.
По узкому коридору мы прошли в большую операционную, сумрачно освещавшуюся через грязную застеклённую крышу, где обнаружили лабораторные приборы и множество вскрытых упаковочных ящиков, вперемешку с соломой нагромождённых на плитке. Справа от нас короткий лестничный пролёт вёл к обитой красным сукном двери, а слева располагался ряд планчатых дверей, за которыми, по-видимому, скрывались кладовые. Холмс избрал наиболее обещающее направление, и мы поднялись по лестнице к красной двери. Здесь он взялся обеими руками за простую ручку, осторожно повернул её и надавил. Дверь сдвинулась на долю сантиметра и замерла.
— Закрыто на засов. — Какое-то время Холмс колебался, затем решительно постучал.
— Убирайся, Пул! — раздался раздражённый голос изнутри. — Я же отдал особое распоряжение не беспокоить меня.
— Это Шерлок Холмс, — сурово произнёс мой товарищ. — Если поговорите со мной сейчас, то сможете впоследствии избежать визита полиции.
Последовала долгая тишина. Наконец послышалась приближающаяся тяжёлая поступь доктора, затем загремел отодвигаемый засов. Дверь отворилась, и перед нами предстал Генри Джекил в белом халате.
Он мало изменился за пятнадцать месяцев, прошедших с нашей последней и единственной встречи, но всё-таки изменился. Вокруг его твёрдых голубых глаз, где раньше была гладкая кожа, появились морщинки. Сами глаза беспокойно сновали туда-сюда, словно хозяин дома откуда-то ожидал опасности, но не знал, когда именно она нагрянет и какую примет форму. От ноздрей к уголкам широкого рта пролегли озабоченные складки. Серебро на висках распространилось и на треугольник волос на лбу, который сам изрядно поредел. Возможно, эти перемены были незаметны даже ближайшим друзьям Джекила, однако для опытного медицинского глаза буквально всё в этом человеке: его внешний вид, нервная манерность, отражённая в его позе обеспокоенность — представляло картину общего распада. Было очевидно, что какое-то время он работал с большим напряжением.
В правой руке доктор держал металлические щипцы — вроде тех, которыми Холмс, как я замечал, множество раз снимал с бунзеновской горелки пробирки с дымящейся жидкостью, — и ими-то он и размахивал разгневанно, обращаясь к нам.
— Что означает это вторжение? — бушевал он. — Объяснитесь, или, чёрт возьми, полицию вызову я!
При всей ярости Джекила было заметно, что он героически старается держать себя в руках. Вот только зачем он это делает, я не знал. Тем не менее его всего аж трясло от усилий.
Холмс же внешне был совершенно спокоен.
— Весьма сомневаюсь, что вы так поступите, доктор Джекил. Кобра не приглашает в свою нору стаю мангустов.
— И что сие должно означать?
— Что ж, так и быть, поясню, раз вы намерены довести эту шараду до конца. Я говорю об Эдварде Хайде, которого обвиняют в убийстве сэра Дэнверса Кэрью и которого вы укрываете в своём доме.
Быть может, общая напряжённость момента в сочетании с усталостью, которую я испытывал после длительного путешествия из Шотландии, послужили причиной того, что моё воображение воспарило до нелепых высот, ибо мне показалось, что после выдвинутого Холмсом обвинения на лице доктора промелькнуло выражение невероятного облегчения. Что бы это ни означало, впрочем, в следующий же миг оно исчезло, уступив место негодованию.
— Весьма серьёзное обвинение, — заявил он предостерегающе. — Если бы вы осмелились повторить его перед свидетелями, то к завтрашнему утру предстали бы перед судом.
— Избавьте меня от вашей риторики, — парировал Холмс. — Позволите ли вы нам осмотреть дом?
— Решительно нет!
— Это ваш дом, и вы имеете полное право отказать мне. Но не полиции, когда она нагрянет с ордером на обыск.
Гнев Джекила явственно сменился оцепенением от страха. С потухшим взором он ушёл в себя, и я едва ли не воочию мог наблюдать работу его великолепного мозга. Некоторое время спустя доктор отступил и распахнул дверь.
— Я занятой человек, — объявил он. — И не могу позволить себе оставить работу, пока батальон неотёсанных мужланов в униформе будет совать свой нос повсюду в моём доме, пачкая уникальные препараты и опрокидывая оборудование. Проводите свой обыск, и покончим с этим.
Это был бы самый обычный кабинет, если бы не множество принадлежностей научного характера. Среди них были и застеклённые серванты с ретортами и колбами, в том числе и наполненными химикатами различной окраски и густоты, и мощный микроскоп, под которым было зажато предметное стекло с каким-то белым порошком. В центре помещения располагался сосновый стол, где на голубом пламени бунзеновской горелки стоял стеклянный сосуд. Пара высоких книжных шкафов вдоль левой стены была забита замусоленными томами в кожаных переплётах с названиями химического характера, другие фолианты неустойчивыми штабелями громоздились на столах. Некоторые для удобства пользования были подпёрты в раскрытом виде. В углу стояло совершенно неуместное в подобном окружении псише, неизвестно с какой целью зеркалом обращённое к потолку. В дальнем конце комнаты, перед камином, в котором потрескивал огонь, располагалось потёртое, но на вид удобное кресло. На его подлокотнике стояла тарелка с остатками еды. Три решётчатых окна выходили во внутренний дворик, на противоположной стороне которого маячил изящный старый дом Джекила.
