куски испорченной маньяком пищи упали в желудок удивительно легко, уже не вызывая рвотных позывов. Никаких эмоций по поводу произошедшего она тоже не испытала. Тело продолжало двигаться, в голове ворочались ленивые мысли, как осенние сонные мухи, но её душа находилась в другом месте. Тени не пришли на стены, ведь не осталось ничего, что они могли забрать.
Свесив руки вдоль тела, Катя слонялась по камере, скользя взглядом по серым бетонным стенам. Это занятие отупляло, но в этом и заключалась прелесть её состояния. Больше никаких тревог, никаких сомнений и страхов. Если бы в эту минуту в подвал спустились её мучители и объявили ей, что они решили устроить извращённую оргию с её участием, она никак не показала бы своего отвращения. Вряд ли силы её воли хватило бы даже на пожатие плечами.
Из всех её живых эмоций дольше всех держалось удивление: неужели это и есть то, что называют «сломаться»? И неужели ей хватило всего двух с небольшим суток для того, чтобы серость и теснота камеры, чувство страха и унижения выжгли её душу? Потом, впрочем, пропало и удивление. Сломалась и сломалась. Кому какое дело…
Не шло уже речи ни о чести, ни о достоинстве. Единственная её цель — сохранить свою жизнь. И если для этого придётся изображать жену умственно отсталого парня, рожать ему детей, пахать в огороде и ублажать его, а то и его отца, в постели, она сделает это с готовностью. Примерно с той же, с какой протолкнула в свой желудок последний кусок испорченной чужой мочой колбасы.
72.
К вечеру Андрей Семёнович немного успокоился. Лихорадочное возбуждение покинуло его, и он смог, наконец, осознать, что уже несколько часов занимается совершенно бесполезным делом. Желудок урчал от голода, голова стала тяжёлой и словно набитой ватой. Руки слабо трясло от волнения и усталости.
— Пашка, жрать идёшь?
Сын не ответил. Мужчина, не ожидавший ничего иного, пожал плечами и направился к холодильнику. Полки пустовали, если не считать недопитой бутылки пива, пачки дешёвого майонеза и нескольких сморщенных картофелин. В морозилке вроде бы должен оставался ещё неплохой кусок свинины, но размораживать его не хватало ни времени, ни желания.
«Можно и так погрызть, чего уж там!» — мысленно хохотнул мужчина, и тут же подумал уже серьёзно: — «Знал бы — не стал девку кормить утром…»
Но сделанного было уже не вернуть, в любом случае. Поразмышляв немного, уперев руки в бока, Андрей Семёнович привычным движением сыпанул в кастрюлю макарон и залил водой из ведра. На конфорке газовой плиты расцвёл цветок горящего газа. Опершись о плиту крупными ладонями, маньяк задумчиво поглядел на улицу.
Двор, привычно загаженный, и огород, который давным-давно никто толком не возделывал, разбудили в нём лёгкое чувство сожаления. Всё ведь могло быть иначе. Крепкое хозяйство, жениться вон, на Марине той же, работать в огороде, зашибать денежку шабашками. Как все. Всё как у всех. Он даже не сомневался, что смог бы обеспечить и себя, и жену, и Пашку… И не пришлось бы придумывать никакой бизнес, чтобы оправдывать частые отлучки.
Смог бы, если бы не тьма, время от времени пеленой застилающая глаза. Жажда убивать и мучать, пытать и насиловать, которой он не в силах был противостоять. Да и существовал ли на свете вообще человек, который смог бы?
Вслед за сожалениями пришёл липкий, неприятный страх. Андрей Семёнович выходил из психологического пике, во время которого превращался в дикое животное, не знающее жалости и страха, и теперь начинал медленно осознавать, что же он натворил. В подвале гаража девчонка, сын должен увидеться с психиатром, все соседи смотрят с ненавистью и отвращением…
«Не пойти ли сдаться?»
Мысль промелькнула в голове, как всегда бывало в такие моменты. Сдаться… И забыть обо всех бедах. Его, конечно, посадят. Пашку сдадут в психушку. Но не будет ли так лучше для всех? Однако лёгкий холодок в животе быстро превратился в панический, животный ужас. Нет, не будет! Ни для кого не будет! В конце концов, он никогда и не охотился на хороших людей! Проститутки, бомжи, подростки-наркоманы и юные преступники. Вот от чего всем лучше! Общество получает чистку, а он — наслаждение от своих тайных игрищ. Вот это по-честному! Да, с девчонкой, Катей, он совершил ошибку. Но это впервые за много лет!
Побег снова представился ему единственно верным решением. Тем более, что в глубине души он надеялся, что, оказавшись в глуши, сможет излечиться от своего душевного недуга. Если вокруг нет этого бесконечного потока отвратительных отбросов общества, он ведь попросту никого не тронет! Не убивать же ему своих соседей? Вот, что ему нужно! Покой, тишина и одиночество, разделённое с сыном! Вот этого он заслужил, а не тюрьмы! Нужно только закончить с делами тут…
Сняв кастрюлю с плиты, он осторожно слил воду в помойное ведро под намертво приколоченной к стене раковиной. Макароны дышали паром.
— Пашка! Ужин!
Сын заворочался на втором этаже, но ничего не ответил. Обижается, должно быть. Ну да ладно. Там, куда они направятся этой ночью, ему тоже станет лучше.
73.
Над Грачёвском медленно сгущались сумерки. Солнце садилось неторопливо, как это всегда происходит летом. Сперва оно мучительно долго висело над горизонтом, едва касаясь тёмной кромки земли своим краем. Потом раскалённый шар стал опускаться вниз. Его лучи пронзали быстро собиравшиеся у горизонта тучи, и люди, если бы им было дело до красот природы, смогли бы полюбоваться на чёткие лучи, прорывавшиеся сквозь прорехи в тяжёлой свинцово-тёмной массе. Ночью мог пойти дождь, и холодный ветер уже гулял над крышами домов, раскачивая антенны и хлопая бельём, сушащимся на натянутых во дворах верёвках.
Этот же ветер захлопнул форточку в доме дядьки Митяя, распахнутую по случаю удушающей жары. Громкий треск разбудил старика. Он сел, резко выпрямившись, и перед его глазами заплясали разноцветные круги. Дед застонал, уперевшись руками в край кровати. Его, как и большинство ровесников, часто мучала бессонница. Но стоило ему провести несколько дней на ногах, а не ворочаясь на кровати, как он начинал мгновенно испытывать огромную слабость.
— Старость не радость…
Зуд улёгся, и осталось лишь едва ощутимое, горькое чувство опасности. Дядька Митяй сунул босые ноги в сапоги и, прикурив сигарету, вышел на крыльцо, чтобы немного освежиться на прохладном ветру.
74.
Над лесом тёмными гроздями зрели грозовые тучи. Ветер усиливался с каждой секундой, гудел в верхушках деревьев. Сосновый бор кряхтел, словно деревья пытались покрепче вцепиться в землю, готовясь к удару стихии.
Наташа с беспокойством поглядела
