Кузинча поднял ногу.
— Может, ты возьмешь у него, а я потом тебе отдам?
— Э, нет, не хочу портить с ним отношений. А то ведь как оно: займешь деньги — и сразу попадешь в кабалу: «Кузинча, принеси воды, Кузинча, наруби дров». Уж я это знаю! Тебе надо, ты и иди к нему.
Лука не пошел к Светличному, хорошо зная, что лавочник не даст и гривенника. Не пошел он каяться и к своей ученице, а прямо направился в казарму — подышать запахом тютюна и тюри, послушать всякие захватывающие истории.
В казарме было полно людей. В темном углу, окруженный бабами, балагурил Никанор, похожий на святого с церковной иконы.
— Я верю, — басил Никанор своим чугунным голосом, — что на всех планетах проживают людишки, такие же, как и мы, работяги. Когда-нибудь народы с разных там Марсов и Юпитеров будут встречаться промежду собой, прилетать к нам в гости, а мы к ним, и будем гордиться тем, что мы жители Земли.
— Есть чем гордиться! — вставила в разговор Ванда, освещая лицо красным огоньком папироски. — Не станешь же ты гордиться нашим житьем-бытьем? Да и что ты покажешь марсианам, чем похвастаешь? Нашей казармой, да? А больше нам показывать нечего, разве что мой шик, — и она вызывающе растянула свою широкую юбку с бархатным перехватом.
— А я, если начнутся такие путешествия между разными там планетами, да еще без билетов, отпрошусь на какой-нибудь Марс и ни за что не вернусь в Чарусу. Думаю, там нарежут мне с мужем осьминник земли, а больше ничего и не надо, — сказала жена молодого драча, недавно приехавшего на завод из деревни.
— Три аршина вам нарежут, а больше не жди. Думаешь, там другие порядки и ангелы проживают, а не люди? Думаешь, там нет городовых? — съязвил Контуженный.
К нему робко приблизился Лука, спросил:
— Как ты, сдержишь свое слово?
— Какое такое слово? — недобро улыбнулся Контуженный, обнажая острые зубы.
— Дашь, что обещал? — Лука не отважился назвать сумму. Два рубля представлялись ему большими деньгами.
— Я уже гол как сокол, все до копейки продул Гладилину.
— На погосте сегодня одну барыню хоронили. Скончалась от порока сердца… Интересно — а у собак бывает порок сердца? — заслышав собачий лай во дворе, спросила Галька Шульга и сплюнула на пол подсолнуховую кожуру.
— Может быть!.. Особливо если собаке создать человеческие условия, — ответила Ванда и погасила окурок о каблук туфли, на мгновение оголив молочно-белую ногу.
Бабы дружно расхохотались. Никанор смеялся громче всех.
— Перестаньте ржать, кобылы! — гаркнул Гладилин.
— Завели разговор черт знает о чем. Пойдем, Галька, погадаю тебе на военного короля, — предложила Ванда и вынула из-за пазухи атласные карты.
Женщины вышли из кружка и, отодвинув горшки с геранью, сели на подоконник.
В центре казармы за деревянным кухонным столом играли в очко. Банковал Гладилин. Перед ним лежала куча бумажных денежных знаков, освещенная призрачным светом висячей лампы.
Гладилин слыл заядлым картежником, называл себя чемпионом мира по игре в подкидного дурачка, хвастался тем, что якобы с одним петербургским профессором написал учебник картежной игры, хотя такой книги никто никогда не видел. Любимая поговорка его была: «Козырь надо уметь взять». Он был ловкач и умел изо всего выжать для себя прибыль.
Гладилин банковал долго. Никому не удавалось сорвать банк, хотя сидевший напротив него Обмылок рисковал напропалую. Твердые пальцы Гладилина все загребали и загребали ассигнации; шумно радуясь, он набивал ими карманы. Лука подошел к столу от нечего делать. Но постепенно его все больше и больше стал охватывать азарт, и он вместе с игроками переживал изменчивые повороты борьбы. Ему до смерти хотелось, чтобы Гладилин продулся.
— Иду на полтинник, — задыхаясь от волнения, пробормотал Яша Аносов и показал Луке засаленную бубновую десятку.
— С такой картой можно рискнуть на все, — не задумываясь, посоветовал Лука. — Я бы пошел.
Гладилин, сам похожий на трефового короля, с наигрышем подал Яше вторую карту. Выпала десятка пик.
— Теперь бери себе! — выдохнул Яша, уверенный в выигрыше: две его карты могло побить только очко — 21.
Гладилин широким жестом счастливца и удачника открыл свою карту — туз. По всем правилам, из-под низа колоды, вынул вторую. Оказалось — девятка треф.
— Тоже двадцать! Клади полтинник.
По правилам при одинаковом количестве очков выигрывал банкомет.
Дрожащей рукой Яша бросил на стол мелкие бумажки.
— Ну и везет же тебе, Гладилин! Или ты слово такое знаешь, или у тебя карты крапленые, — сказал Яша, вылез из-за стола и встал за игроками, в толпе, не в силах оторваться от возбуждающего зрелища игры. Он играл каждый вечер, но не позволял себе проигрывать за день больше полтинника.
— В картах везет, в любви не везет, — ехидно ввинтил Илько Федорец и сначала многозначительно посмотрел в угол, в сторону смеющейся Ванды, а потом на красное, вспотевшее лицо Обмылка.
Гладилин снова принялся банковать, умело тасуя колоду порезанными пальцами. Но на этот раз счастье изменило ему, Обмылок сорвал весь банк.
За каких-нибудь полчаса Гладилин спустил все, что выиграл за вечер. У него больше не оставалось ничего, что можно бы бросить на кон. Его часы, тужурка и сапоги лежали возле партнера.
К игрокам ленивой походкой приблизилась Ванда, раскрыла веером колоду карт, замахала ими, охлаждая лицо.
— В большой цене пойдет, коли в карты проиграть, — подсказал Алешка Контуженный и посмотрел на порочную женщину.
— Ставлю в банк Ванду!.. Выиграешь — твоя… И не на вечер, а на веки вечные, навсегда, — с напускным спокойствием густым голосом пробормотал Гладилин. — Больше у меня ничего нет. Ванда — все мое богатство!
— А ты у нее спросил? — поинтересовался Илько Федорец. — Она ведь все-таки не вещь, а баба. Может, она не хочет, чтобы ее проигрывали?
— Я согласная, только бы проиграл меня Гладилин, — сразу ответила Ванда. — Надоел он мне со своей любовью хуже горькой редьки!
— Во сколько ее ценишь? — так и затрусившись, спросил Обмылок, и жирные пальцы его рук, брошенных на стол, зашевелились.
— Во сто рублей, как хорошую скаковую лошадь, — объявил Гладилин и взял в руки колоду.
— Пятьдесят, — выдохнул Обмылок.
— Сто! — Гладилин стукнул по столу кулаком.
— Пятьдесят, — взмолился Обмылок.
— Дурак, я тысячи стою. Играй! — крикнула женщина.
— Иду на Ванду! Давай сразу две карты, — потребовал Обмылок и острым языком облизал пересохшие губы. Он и сам не признавался себе в том, что ходит на завод лишь затем, чтобы увидеть Ванду, давно околдовавшую его.
У Гладилина вдруг открылись глаза: он понял, что надоел Ванде и она искренне хочет, чтобы он проиграл ее. Он бросил две карты перед своим соперником. Обмылок раскрыл их. Лука так и ахнул.
— Очко!
