них подвергать исследованию в тех отличиях, коими запечатлевает ее народная особенность. Это составит две другие части народоописательной науки, кои можно назвать „этнографией физической“ и „этнографией психической“» (там же, с. 72–73).
Физическую этнографию Надеждин определял как этнографию, заключенную в пределы натуральной истории. Однако он отмечал связь физических свойств с психическими. «Тут берется в рассмотрение исключительно „телесная“ сторона человеческой природы, и открываемые в ней различия полагаются в основание различению в роде человеческом „пород“, которые хотя далеко не то же, что „народности“ в собственном смысле, неоспоримо однако находятся с ними в более или менее близкой соответственности, в больше или меньше существенном соотношении. „Народы“ хотя и не то же, что „породы“, однако в различии их всегда более или менее приметно и разнообразие физическое, телесно-животное, следовательно „породное“, которое посему, хотя частию, но входит же в собственно „народное“» (с. 73).
Об этнографии психической Надеждин писал: «Под именем „этнографии психической“ я заключаю обозрение и исследование всех тех особенностей, коими в народах, более или менее, знаменуются проявления „духовной“ стороны природы человеческой, то есть умственные способности, сила воли и характера, чувство своего человеческого достоинства и происходящее отсюда стремление к беспрерывному самосовершенствованию; одним словом — все, что возвышает „человека“ над животностью. Тут, следовательно, найдут себе законное место: народная в собственном смысле „психология“, или разбор и оценка удельного достоинства народного ума и народной нравственности, как оно проявляется в составляющих народ личностях. Словом — разумные убеждения и глупые мечты, установившиеся привычки и беглые прихоти, заботы и наслаждения, труд и забавы, дело и безделье, коими человек доказывает, что он живет не только как ему можется, но как сам хочет и как умеет» (с. 77). Нужно, чтобы была описана «жизнь и образованность общественная, поколику развита народом из самого себя, религия, как народ ее себе придумал или присвоил» (с. 76).
Надеждин прекрасно понимал, что, поставив задачей изучение народной психологии, он затевает новое дело. «Нечего и говорить, что в рассуждении и „народности русской“ до сих пор ни о чем подобном не было и помышления» (с. 73). Была создана первая программа изучения тех явлений, которые сперва были обозначены как народная психология, позже стали употребляться термины «психология народов», «этническая психология». В совокупность явлений, обозначавшихся как народная психология, первоначально входило и устное творчество народа — былины, песни, сказки, пословицы; они рассматривались как проявление народной психики.
Примечательно, что Надеждин дает ряд методологических указаний, называя их «этнографической критикой». Результаты «прилежного и дозорчивого наблюдения», по его словам, «требуют еще, чтобы заслужить вполне место в науке, предварительной разработки и очистки по правилам науки» (с. 78). Что же понимал под этой «очисткой» Надеждин? Прежде всего правильное соотнесение личностного и того, что свойственно этнической общности как таковой, отличая при этом то, что присуще данной этнической общности — народу — и что заимствовано у других. Народность надо наблюдать и изучать в действительном быту народа, но народ существует в бесконечном множестве отдельных личностей, да к тому же необходимо учитывать взаимное влияние народностей, в котором происходит, как писал Надеждин, «обоюдный размен понятий, нравов, привычек, одним словом — всех национальных особенностей, которые, по свойственной человеческой натуре емкости, до того срастаются иногда с восприявшими их народами, что кажутся уже не прививками и приростами, но существенными чертами их самородного, своебытного образа» (с. 79). Единственный путь решения задачи — сравнение. «Сносить и сличать между собой все отдельно наблюденные и замеченные в народе русском особенности» (с. 81). Успех зависит от обилия материала, его подробности, это основное условие. «Стало быть, охотники и мастера наблюдать не должны оставить без внимания ни малейшего уголка, где только чуется Русь, где только есть русские» (там же).
Программа комплексного этнографического исследования была реализована Надеждиным в составленной им «Инструкции этнографической»[1]. Инструкция предлагала описывать: 1) быт вещественный, 2) быт житейский, 3) быт нравственный и 4) язык. Третий пункт включал все явления духовной культуры и среди них «народную характеристику», т. е. психический склад. Сюда же входило описание умственных и нравственных способностей, семейных отношений и воспитания детей. Народно-психологические явления предусматривались и в пункте о языке. Там же был вопрос о «народно-словесной производительности», словесных памятниках — устном народном творчестве. Отмечалось, что народное творчество характеризует народный темперамент, господствующие страсти и пороки, понятия о добродетели и правде.
Таким образом, в этнографическом отделе Русского географического общества в конце 1840-х годов было положено начало новой отрасли психологии — народной психологии. Спустя десятилетие в Германии под редакцией крупных немецких ученых М. Лацаруса и Г. Штейнталя начал выходить «Журнал народной психологии и языкознания», который считается началом этнической психологии в Западной Европе.
В 1847 г. началось собирание материалов по программе, составленной Надеждиным. Программа, отпечатанная в семи тысячах экземпляров, была разослана во все губернии в местные отделения Русского географического общества. В 1851 г. оно получило 700 рукописей, в 1852 г. — 1290, в 1858 г. — 612 рукописей. Интерес к собиранию такого рода материалов не угасал на протяжении всей второй половины века.
В 1850 г. на очередном заседании отделения этнографии был зачитан сделанный К. Д. Кавелиным первый обзор полученного материала, собранного по программе. По словам обозревателя «Географических известий», он заключал «общую характеристику доставленных в общество по разосланной от него программе этнографических материалов о собственно-русской стихии народонаселения империи, и заметки об их многосторонней занимательности и пользе для науки» (Географические известия, 1850, вып. 3, с. 314).
Кавелин сообщал, что «усердие добровольных делателей в пользу науки превзошло ожидания. В течение трех лет поступило сюда около 400 нумеров описаний из всех краев империи. Нет ни одной губернии, из которой не была бы принесена лепта в пользу науки» (там же, с. 323). Все полученные материалы могут быть разделены на две главные группы: одна представляет полное описание известных местностей, другая — подробный материал по какому-либо одному разделу программы. Эти описания Кавелин называл монографическими. Оценивая полученные материалы, он указывал: «Конечно, достоинство их неодинаково; но многие составлены весьма подробно и, как видно, с большим уменьем прислушиваться к народной речи и приглядываться к быту простолюдина» (с. 325).
Члены отделения ясно представляли необходимость «приготовления к печати этого обширного и важного материала». «Нельзя без особенного участия и уважения смотреть на эту громаду частных трудов, предпринятых бескорыстно, из одного усердия, и составляющих богатейшее собрание этнографических материалов едва ли не в целой империи», — заявил Кавелин (там же). Для разработки материалов «определено было ходатайствовать о напечатании некоторых, несомненно лучших описаний местностей, — вполне, из других же сделать свод» (с. 324–325).
В начавших издаваться в 1853 г. этнографических сборниках
