не опоясанной камчатой рубахе, перекрестился и трижды поклонился на восход. Ветер трепал его одежку, вздувал пузырь на спине.
– Не дал Бог пути! – Сысой виновато скривил рот в мокрой бороде, выбираясь из лодки, предоставив встречавшим его людям вытягивать её на песок. – Чудом живые вернулись! – Повинно раскинул руки и закосолапил к землянке будто чужими, отсиженными ногами.
Кусков хмуро покивал и двинулся за ним следом.
– Ладно, хоть живы! – Смахнул с лица соленые брызги: – И «Николы» до сих пор нет. Как-то все не так… Не пойму, то ли я против Бога погрешил, то ли дело наше Ему не угодно? Ведь ты бывал зимой в этих местах, что думаешь?
– Здесь я был летом, а зимовал на острове. Дожди там шли куда как чаще, будто кто сверху из ведра лил, но таких штормов не было.
– Как думаешь? К чему бы?
– Един Бог знает! – Перекрестился Сысой. – На Ситхе сперва все ладилось: землю купили под крепость, с тойонами братались. А после, сам знаешь! – Вздохнул, устало передернул плечами.
– Вдруг, нынешние трудности к будущим удачам?! Испытует Господь! – Мотнул головой Кусков, отгоняя плохие мысли: – А Васькины партовщики, самовольно переволоклись в гишпанские воды, в северный рукав Сан-Франциско, и за три дня добыли без малого четыре сотни шкур. Грешим против указов Александра Андреевича... Вот ведь! Наладим бриг, навещу коменданта крепости. Вдруг договоримся о совместном промысле, хлеба купим?! Афоня Швецов покупал?! А пока, по нужде, придется тайно промышлять в чужих водах, в Бодегах зверя совсем мало.
То ли бриг был настолько разбит прежними службами, то ли команда плотника не спешила спускать его на воду, но чинили его до самой весны. Шхуна «Никола» так и не пришла. Зимой не голодали, хотя запас муки кончился после Рождества. Мяса, рыбы, природной еды эскимосов было в изобилии. Люди племени мивок, опасаясь испанцев, старались держаться ближе к пришельцам, рядом с табором собралось целое селение. От них русские служащие узнали о многих съедобных фруктах и растениях, которые росли сами по себе, о кедровых орехах больше сибирских, которыми они запасались. По известным для мивоков временам, они уходили куда-то на северо-восток и приносили много постной еды – желудей, корней, орехов, мололи их и охотно снабжали русских служащих.
Легкая жизнь индейцев располагала к лени и беззаботности, что было по душе компанейским эскимосам. Здешние мужики не препятствовали связям партовщиков со своими женщинами, если они были свободны. Эскимосы стали обзаводиться местными женками, для этого достаточно было обоюдного согласия. Но легкая, беззаботная жизнь все больше и больше настораживала Ивана Кускова. Его жена, Екатерина, быстро научилась говорить с мивоками, была всегда весела и окружена толпой восторженных почитателей. Индейцы ходили за ней толпами, спрашивали всяких советов, а лицо ее мужа с каждым днем становилось всё мрачней и озабоченней, он видел, как расслабляет и затягивает здешняя сладкая ленность. Даже русские служащие могли здесь часами бездельничать, лежа под солнцем, за работы брались неохотно и быстро уставали. Кусков ругал лодырей, поторапливал, но эскимосы подчинялись ему неохотно и если бы не их природная страсть к добыче морского зверя, наверное, целыми днями пели бы и плясали, как здешние жители.
Ульяна просыпалась рано, готовила еду, на ее грядках быстро росли привезенные с Кадьяка семена репы и капусты. Женщины-эскимоски тоже, худо бедно посадили семена картошки, вывезенные из Сибири, хотя до сбора урожая предполагалось вернуться на Ситху.
– Пусть достанется здешним людям, – беззаботно смеялись, – нам мивоки много помогали.
Явное желание большинства партовщиков и служащих остаться в этом краю, пугало Кускова. Пугали огороды и грядки.
– Грешным делом, никому уже верю! – с опаской признался Сысою с Василием. – Хотел идти к Тринидаду искать «Николу». Боюсь! Оставлю здесь людей и обратно уже не заберу. Не пойдут! Порой бес нашептывает на вас и даже на Катьку: вдруг не захотите возвращаться.
– Ну, уж! – Обиженно затряс бородой Василий.
– К гишпанцам в плен не пойдем! – хмыкнул Сысой.
Но Кусков продолжил жаловаться:
– Морского офицера Петрова, при его хорошем компанейском жалованье, не узнаю, – рассерженно чертыхнулся, – и думаю про него всякое: бес подначивает… Надо идти к зюйду, навестить коменданта Сан-Франциско, узнать о беглецах и пленных. А как? Боюсь оставить судно, чтобы свои же служащие изменнически не предали его в руки крейсирующего неприятеля.
Василий от его слов громко закашлял, будто подавился слюной.
– Что? Не может быть? – в упор спросил Кусков и пристально уставился на него большими нерпичьими глазами.
Сысой с Василием смутились, крепкой веры в своих людей у них не было. Они тоже с опаской примечали, как ведут себя, о чем говорят их партовщики и русские служащие. Но вскоре произошел несчастный случай, немного успокоивший Кускова. Семнадцать партовщиков из партии Васильева самовольно отделившись от спутников в Большом Бодего, переволоклись в залив Сан-Франциско. Там они были замечены испанскими солдатами и обстреляны: четверо убиты, двое ранены. Бросив товарищей, и не отвечая на выстрелы, остальные бежали к Бодеге.
И опять Кусков ломал голову: было ли это преднамеренное бегство к испанцам, встреченное огнем или случайность, по которой партовщики наткнулись на солдат. Так или иначе, стрельба слегка образумила самых ненадежных людишек. Богатая добыча бобров в чужих водах продолжалась, но прекратились разговоры о том, что лучшие в мире охотники на морского зверя могут быть приняты испанцами с великими почестями.
Между тем в апреле установилось лето, а в июне на грядках Ульяны выросли капуста и репа невиданной величины. Женщины убрали урожай полупудовой репы. Кадьячки выкопали картофель – по ведру с каждой посаженной. Все радовались, восхищались здешней землей и снова засадили её. Настроения русских людей и партовщиков опять повергали Кускова в глубокое уныние. К августу было добыто 1866 взрослых каланов и кашлоков,* ( пестунов калана? ) 476 медведков*( детенышей калана? ), 423 котика. Добыча слегка оправдывала поход, хотя многие задачи, поставленные Барановым, не были выполнены.
Кусков приказал готовиться к возвращению на Ситху. Партовщики и служащие явно приуныли. Те, что обзавелись женками, сманить их за собой не могли: то ли бежавшая толмачка наговорила ужасов про северные земли, где всегда голодно, сыро и холодно или семейные понятия мивоков ставили пришлых мужей в положение случайных сожителей и дети от них принадлежали только их племени.
Оставив Бодегу 18 августа, «Кадьяк» так и не зашел в открытый Сысоем залив. Начальник экспедиции Иван
