передовщики принимали шкуры, откладывая в сторону плохо отмездренные. Эту работу делали компанейские женщины, а здешние, индеанки племени мивок, охотно и бескорыстно помогали им. Ручьев и речек поблизости не было, женщинам и детям приходилось таскать пресную воду. Плавник быстро сожгли и носили дрова издалека. Таковыми были неудобства табора. Но после трудного морского вояжа все радовались тверди под ногами, теплу, ласковому солнцу, сушившему берег между дождливыми днями. Ульяна с Василием помимо компанейских дел взрыхлили несколько грядок. Крестьянский сын с умилением мял в ладони чернозем, нюхал и восторженно чмокал губами, скрытыми густыми усами. А ветер все дул, загибая дымы к восходу. Шумно набегали на берег сглаженные бухтой волны. За мысом бушевал, не мог успокоиться, океан.
Ульяна уложила Федьку, приготовила лежки для себя, мужа и Сысоя.
– Я заночую под байдарой, – начал было отказываться он.
– Ага! С дикаркой под боком?! – съязвила Ульяна. – Увижу, Федьку отберу. Иди, давай! – Кивнула на балаган. – Погрей родную кровь, а то забудет, кто его отец.
Сысой вздохнул, помотал бородой, послушно вполз под кров, лег рядом с Федькой, плотней укрыл его одеялом. По палатке, покрывавшей балаган, застучал дождь и вскоре обрушился ливнем.
– Хорошо-то как?! – услышал шепот Ульяны. – Они с Василием лежали по другую сторону от ребенка. – Декабрь. На Кадьяке стужа, на Ситхе сырость, в Тобольске самые холода и ветры. А тут…
Так думали все. Даже лисьевские алеуты, вывезенные Компанией с родного острова, не могли скрыть восхищения здешними местами, хотя не любили показывать чувств инородцам.
На другой день Сысой, окруженный русскими служащими, подробно рассказывал о своем разведывательном походе. Партовщики, бывшие с ним за волоком, тоже с жаром говорили сородичам о богатствах края, где пропали шестеро с брига и толмачка. Все эскимосы – кадьяки, алеуты, чугачи, желали промышлять там.
Кусков выслушал их, покачал головой и не дал разрешения на промыслы вблизи испанской крепости. От тойонов берегового племени он узнал, что калана много в небольших заливах океанского берега, а дальше к северу, есть большой залив и тамошние жители не охотятся на морского бобра: мех им не нужен, мясо морских животных они не едят. У всех были свои привычки: все жители от Тринидада до здешних индейцев не ели даже китовину, только отапливались и освещались жиром.
«Куда попали? – переговаривались между собой эскимосы и русские служащие. – У здешних народов нет понятия о голоде. Рай, да и только!»
Иван Кусков прислушивался к настроению подначальных людей, водил по сторонам воспаленными от забот глазами, чаще и злей напоминал про испанцев, которых очень боялись береговые индейцы племени мивок. При этом дергался, размахивал руками и суетливо ругал не понятно кого.
– И то, правда! – поддержал его Сысой. – Бырыма не велел ссориться с гишпанцами.
– Не велел! – Кусков пристально взглянул на него умученными глазами, надеясь на поддержку. – Бери половину партовщиков, идти с ними на промыслы к северу, ищи залив, о котором говорят дикие.
– Вдруг это тот, который я нашел в прошлый раз, с Виншипами? – Сысой неуверенно качнул головой и в задумчивости пожал плечами. – В нынешние шторма на байдарках до него не дойти… – Помолчав, стал рассуждать: – Вдоль морского берега ходили много раз: и мы, и бостонцы… Другого залива, ближе того – не видели: разве мелководные лагуны?!
– Издали, с кораблей, разве все усмотришь? – вскрикнул Кусков. Скрипнул зубами, взял себя в руки, оправдался спокойней: – Мне надо бриг чинить, пока он вовсе не сгнил. – Опустил глаза, стал терпеливо объяснять. – В Бодеге бобра мало, в Сан-Франциско – много, но это чужой залив, ссориться с гишпанцами не велено, а вернуться без добычи нельзя: свои же партовщики взбунтуются. Ничего не остается, как искать новые кормовые места. – Помолчал, сосредоточенно глядя под ноги, вскинул глаза на Сысоя, и приказал твердым голосом. – Поведешь лучшую половину байдарочников вдоль морского берега. Если не найдешь залива ближе и доберешься до своего, а промысел будет удачный, готовь место для главного табора. – Мы будем стоять здесь, промышлять и ремонтироваться, – перевел взгляд на Василия. – Ну, а ты, – кивнул ему, – останешься передовщиком и добудешь здесь, что Бог даст по грехам нашим. – И снова Сысою. – Если пойдем обратно, никак не разминемся. Но, на всякий случай, поставь большой крест у входа в залив.
Привычно простившись с Васильевыми и Федькой, Сысой загрузил большую байдару обычным снаряжением, паем муки, китовым жиром, и в окружении двухлючек стал выгребать к выходу из залива. Едва они вышли в открытое море – прежнее волнение показалось забавой: пенясь крутыми гребнями, морские волны с грохотом разбивались о скалы. Никакого промысла возле них не могло быть. Выгрести против волн на большой байдаре было невозможно, две двухлючки взяли ее на буксиры. Сысой греб изо всех сил, стараясь взбираться скулой лодки на волны, оглядывался на алеутов в двухлючках. В камлайках и обтяжках из сивучьих кишок они выглядели одним целым со своими байдарками и походили на больших рыб или маленьких китов. Пенистые гребни накрывали их с головами, байдарки прошивали волны и упрямо продвигались вперед.
После полудня партовщики едва высмотрели место, где можно высадиться на сушу. Сысой не хотел рисковать ночлегом в море при такой волне. Не без труда, но его люди высадились, все живы, как бакланы просидели на скалах до утра, затем снова вышли в море. С трудом продвигаясь против крутого, местами отвесного берега, добытчики дошли до мыса, защищавшего от прямых накатов волн. На этот раз они переночевали у костров, иначе не было возможности продолжать плаванье, возле огня просушили промокшие байдарки и смазали их жиром. За мысом волны были еще выше и круче. Ни рыбы, ни морского зверя добыть не удавалось. Эскимосы голодали без своей природной пищи. Хлеба и каш они ели вчетверо меньше русских служащих, как приправу к мясу и рыбе. Двое суток люди просидели, ожидая перемены ветра, неохотно жевали лепешки из муки передовщика, и, доев её, вынуждены были повернуть в обратную сторону.
Партия вошла в Малый Бодего. Сысой в лодке откинулся на спину, суставы рук ломило от перенапряжения, болела поясница, пологие, сглаженные волны залива степенно поднимали и опускали байдару. Отдохнув, передовщик снова взялся за весла, в то время как его неутомимые спутники уже выгребали к табору. Завидев на воде вернувшийся отряд, к кромке прилива вышел Кусков в
