совершенствование повержены хорошо подвешенным языком... это справедливо?
— Я…
Увидев потерявшего дар речи Сюэ Мэна, Сюй Шуанлинь холодно ухмыльнулся:
— И тут мы возвращаемся к вопросу о том, что я убил двух уважаемых глав. Один из них днями напролет стучал по деревянной рыбе[225.6], распевая «Слава Будде-Амитабхе![225.7]» и, надо сказать, делал он это лучше, чем кто-либо другой. Второй — достойный муж, прямой и принципиальный, известный всему миру как человек чести. Однако ради собственной выгоды эти двое с каменными лицами столкнули меня в бездонную пропасть. И тут мне хочется спросить вас, господа, с какой стати я должен был пощадить их собачьи жизни?
Лица присутствующих здесь последователей обеих школ, о бывших руководителях которых шла речь, тут же приобрели оттенок от зеленого до пурпурного. Все, кто пытался опровергнуть сказанное, не могли придумать ни одной более-менее внятной фразы для того, чтобы оспорить его утверждение. В конце концов, наставник храма Убэй Сюаньцзин, скорбно вздохнув, сложил ладони и, закрыв глаза, низко поклонился, произнося одну из десяти буддийских заповедей:
— Тогда, если месть порождает месть, этому никогда не будет конца?..
— О, да, конечно, я и раньше часто слышал, что надо отпустить обиду, потому что иначе «этому никогда не будет конца», вот только почему прощать должен именно я? — каждое слово Сюй Шуанлиня было пропитано негодованием, но на его лице по-прежнему сияла легкая улыбка, больше похожая на насмешку. — Давай, я дам тебе оплеуху, а потом, когда придет время платить по счетам, скажу «месть порождает месть, прости, иначе этому никогда не будет конца». И что, ты вернешь мне оплеуху или смиренно проглотишь обиду, а, плешивый осел[225.8]?
Кто-то из толпы гневно крикнул:
— Вымой свой грязный рот, Наньгун Сюй! Как можно так разговаривать со старшими?!
— Еб твою мать, так-то и я для тебя старший, — рассмеялся Сюй Шуанлинь, — примерный мальчик, раз уж ты забыл о старшинстве, может тоже вымоешь свой рот?
— …
Покручивая усы, Хуан Сяоюэ начал толкать заготовленную речь:
— Наньгун Сюй…
Но Сюй Шуанлинь тут же поднял руку, останавливая его. И скривив уголки полусгнившего рта, заявил:
— Давайте сначала обсудим, как вы все будете ко мне обращаться. Впредь называйте меня Сюй Шуанлинь и никак иначе. Мне не нравится имя Наньгун Сюй.
Хуан Сяоюэ раздраженно тряхнул рукавами:
— Милостивый государь, допустим, убив тех двух уважаемых глав, вы стремились восстановить справедливость. Это значит, смерть этих людей должна была полностью погасить кровный долг перед вами. Какой смысл был в том, чтобы позже выколоть глаза стольким невинным людям?
С самым непринужденным видом Сюй Шуанлинь охотно ответил ему:
— Раньше я ведь пытался взывать к здравомыслию всех этих невинных людей, но меня никто не слушал, — сделав многозначительную паузу, он вдруг весело расхохотался, — теперь вы говорите, что этот наимудрейший[225.9] сошел с ума и требуете, чтобы безумец ясно отличал черное от белого и добро от зла? Все-таки все эти благородные люди с высокими моральными принципами... такие забавные, — он захлопал в ладоши, — это все и правда весьма забавно.
Мо Жань, который все это время молча стоял рядом, вдруг спросил:
— Все потому, что ты сам хотел добиться справедливости, да?
— …
Взгляд Сюй Шуанлиня медленно заскользил по лицу Мо Жаня.
На обдуваемом холодным ветром каменном помосте эти двое в упор смотрели друг на друга.
В глазах Мо Жаня силуэт Сюй Шуанлиня постепенно размывался и, в конце концов, он перестал видеть наполовину сгнившего человека на последнем издыхании.
Сквозь Сюй Шуанлиня он видел тень другого мужчины, с жемчужным венцом на голове и одетого в расшитое золотом черное одеяние. Он увидел Наступающего на бессмертных Императора — самого себя из прошлой жизни.
— По пути сюда мы встретили Наньгун Лю. Он называет тебя Ваше Величество. Ты сам себе пожаловал титул наместника богов на земле, — сказал Мо Жань. — Здесь, в храме Тяньгун, ты, наконец, можешь вершить небесный суд. Теперь то, что ты считаешь правильным, будет считаться правильным, а то, что тебе не по нраву — достойным порицания; казнить или помиловать — все теперь в твоих руках. Это и есть твоя справедливость?
Какое-то время Сюй Шуанлинь молчал, а потом на его лице появилась кривая усмешка.
В этот момент, глядя на него, Мо Жань видел ледяную усмешку на безжизненно бледном красивом лице Наступающего на бессмертных Императора.
— Ну и что с того? Ты же знаешь, что я тоже когда-то верил в справедливость и благородство людей — и каков результат?
С горящим взглядом, он начал медленно расхаживать перед формированием, образованным пятью божественными оружиями:
— Это вы почитаете труса как героя, а героя топчете ногами. Это вы относитесь к тяжелому труду, как к навозу, и возносите дерьмо на алтарь для поклонения. Это вы принимаете лесть за дружелюбие, а гордость за высокомерие… именно вы виноваты в сотворенном мною зле, потому что именно вы столкнули меня в эту трясину! После того как без доказательств меня обвинили во множестве грехов, вы говорите, пусть старший и младший братья не выносят сор из дома, пусть пьют до дна подброшенную нами чашу с ядом. Даже если я без вины опозорен и унижен, вынужден скитаться без еды и крова... это все мои личные проблемы. Что бы ни случилось, я не должен держать обиды и изливать свой гнев на невинных людей!.. Ха, какая же смешная шутка!
Мо Жань видел, как холодная усмешка Наступающего на бессмертных Императора становится все шире, превращаясь в злобный оскал.
— Конечно, можно перед всеми говорить красивые речи, но никто не сможет понять меня, пока не окажется в ситуации, когда ты ни в чем не виноват, а тысячи людей презрительно тычут в тебя пальцем. Что до меня, то я всего лишь пытаюсь найти свой путь к всемирной справедливости.
— ...К всемирной справедливости? — стоя напротив Наступающего на бессмертных Императора, Мо Жань задал этот вопрос именно ему. — Это ради всемирной справедливости ты убил столько людей? Ты провозгласил себя императором, но власть твоя стоит на непогребенных костях и реках крови. Неужели ты не чувствуешь хотя бы толики раскаяния?
— В чем мне каяться? Их пришлось убить, но я дал им шанс возродиться, чтобы стать моими верноподданными марионетками. С этих пор все их действия и поступки находятся под моим контролем, теперь совершенно ясно,
