недолгим.
При отъезде императрица подарила ему коробочку под нюхательный табак стоимостью в четыре тысячи рублей, которую послала за ним с курьером в Ригу. Она также написала Августу III, королю Польши, похвалив поведение Станислава в Санкт-Петербурге. Но несмотря на то, что Елизавета игнорировала его отношения с великой княгиней, Станислав уже стал объектом сплетен при дворе. Ходили истории о том, как он запаниковал, когда его догнал курьер императрицы, вообразив, что его собираются арестовать — то ли за отношения с Екатериной, то ли за вмешательство в иностранные дела в такое напряженное для правителей Европы время. Ибо время, которое позже стало известно как Семилетняя война, уже начиналось. Но Станислав отрицал, что испытал такие страхи.
Желанию Понятовского уговорить Августа III назначить его дипломатическим посланником и быстро вернуться в Россию суждено было разбиться о международные события. В августе 1756 года случилось прусское вторжение в Саксонию, и к осени этого года Август III (который являлся также правителем Саксонии) был отрезан от Польши, так что сейм (польский парламент) не мог заседать. Станислав застрял в Варшаве. Австрия, а за ней и Франция, пришли на помощь Саксонии. Россия, которая имела с Австрией десятилетний оборонительный договор, но по нему не обязана была присоединяться, первоначально никаких действий не предпринимала.
Чтобы утешиться на время отсутствия Понятовского и сделать хоть что-то для его возвращения, Екатерина стала почти ежедневно писать (по-французски) сэру Чарльзу Хэнбери-Уильямсу. Последний с самого начала знал об отношениях между Екатериной и Станиславом и вполне их одобрял (полагая, вероятно, одним из способов наладить добрые отношения между Англией и молодым двором). Екатерина хотела облегчить душу и открыть сердце перед кем-нибудь, кто симпатизировал этим отношениям и ценил Станислава так же высоко, как и она сама. Она также ощущала потребность в совете более зрелого и мудрого человека, особенно когда начала всерьез оценивать свою будущую роль в управлении Россией. Через эту переписку сэр Чарльз сыграл важную роль в политическом образовании Екатерины. Он был также адресатом ее первых попыток создать свою биографию, так как она послала ему свои мемуары на сорока страницах, описав трудности первых лет жизни в России и своего несчастливого замужества.
Всегда помня о вероятности вскрытия, даже если письма доверены посредникам для передачи их в обе стороны, Екатерина и сэр Чарльз пользовались несложным шифром: в письмах они изменяли имена всех упоминаемых персонажей, включая свои собственные. Обращением сэра Чарльза к Екатерине было «Месье»; Понятовского они называли «нашим отсутствующим другом», а императрицу — «определенной персоной».
Таким же образом в письмах, курсировавших между сэром Чарльзом и Понятовским, Екатерину называли «графиней Эссекс» (на деле это был титул одной из дочерей сэра Чарльза) или «Колетта». Сам Понятовский определялся по названию карточной игры «L’Ombre» или «Le Cordon Bleu»[25]. Иван Шувалов был известен как «Accajou» («Красное дерево»), императрица была «La Prudence» («Осторожность»), канцлер Бестужев — «Le Patron» («Покровитель»), а сэр Чарльз — «La Sagesse» («Мудрость»). Похоже, Понятовскому доставляло огромное удовольствие использование такого кода. Он предложил также переименовать Петербург в Париж, Петергоф в Версаль и Ораниенбаум в Суси, а деньги он называл «чай».
Здоровье «определенной персоны» было постоянно обсуждаемой темой в переписке между сэром Чарльзом и Екатериной. Последняя описывала проблему Елизаветы как «воду в нижней части живота»{173}, утверждая, что она даже пыталась лечить болезнь заговором. Екатерину это не удивило, но сэра Чарльза необычайно поразило то, что императрица могла одновременно оставаться в православии и верить в колдовство. После двенадцати лет при российском дворе Екатерина привыкла к таким явным противоречиям, заметив, что «для расстроенных умов одна и та же вещь может выглядеть и черной и белой в одно и то же время»{174}. Столь уничижительных замечаний об императрице в письме к британскому дипломату было бы достаточно, чтобы великая княгиня попала в серьезную беду, буде это раскроется, не говоря уже об обсуждении между ними темы смерти императрицы и того, сможет ли однажды Екатерина «надеть корону»{175}. (Несколько преждевременная, если не вовсе бессмысленная тема способа распределения власти между Екатериной и Петром подстрочным допущением проходит через всю переписку.) Кажется, сэр Чарльз рассматривает болезнь императрицы почти с удовольствием. Он пишет в ответ: «Недолгий срок жизни остается тем, кто имеет воду в животе; я знаю из первых рук, что возвращаются кашель и очень короткое дыхание»{176}. А затем продолжает: «Умоляю вас рассказать мне все, что вы слышали о здоровье определенной персоны. Нет в мире ничего, что интересовало бы меня больше»{177}. Короткое дыхание означало, что императрица не в состоянии выходить из своих покоев дальше часовни в Зимнем дворце. Несколькими днями позднее сэр Чарльз совершенно ясно говорит, что с нетерпением ожидает смерти императрицы, или, точнее, преемственности для Екатерины (и предположительно Петра): «Мои самые большие надежды опираются на великое событие, которое вскоре произойдет, несмотря на дьявола, ведьм и колдовство»{178}.
В письме сэру Чарльзу от 9 августа Екатерина замечает, что Елизавета может еще успеть, если решится, лишить великого князя Петра престола и назвать вместо него своим наследником маленького Павла Петровича. Письмо сэра Чарльза от 18 августа подтверждает, что Елизавета разочарована в Петре, хотя он видит в этом скорее влияние других людей, чем ее собственные выводы.
«Мне говорят, что императрица всегда снисходительна к великому князю. Но если она никогда не встречается с ним, если никогда не доверяет Его высочеству реальных слов и реальных действий, если только его враги имеют доступ к уху Ее чести — а они всегда высказываются против него и вас, — то бесконечное повторение одного и того же может возыметь эффект и ужесточить самые нежные чувства»{179}.
Екатерина понимала, что Елизавета может умереть в любое мгновение, и, похоже, готова была действовать ради того, чтобы они с Петром сразу же получили трон — как были готовы и ее сторонники, включая имеющих первостепенное значение гвардейцев.
«Потом [то есть после смерти Елизаветы] в течение двух-трех часов будут осуществлены все грязные трюки; и все-таки если нас захотят отстранить, связать нам руки, это не удастся. Существует несколько офицеров, от которых нет секретов; и если мои усилия по получению информации не провалятся и хоть один из восьми человек предупредит меня, лишь
