месте происшествия гильзам и пулям.
— Мы выиграли! — ликовала Рехана Сарвар, сестра од ного из отцовских адвокатов, сама юрист.
Я понеслась к отцу во время перерыва, чтобы не терять времени. В то время как «обвиняемым свидетелям» разрешалось без ограничения общаться с членами семей в зале суда, отца чаще всего уводили с внушительным полицейским сопровождением в маленькую заднюю комнатушку.
— Папа, победа, победа! — закричала я и рассказала о данных баллистической экспертизы. Никогда не забуду доброго выражения лица, с которым он наблюдал за моим радостным трепыханием.
— Пинки, как ты не можешь понять, — мягко вставил он в одну из моих пауз. — Они всерьез намерены убить меня. И никакие свидетельства не могут тут ничего изменить. Они убьют меня за убийство, которого я не совершал.
Я онемела. Я глядела на него, не понимая, не желая понять. Я не поверила ему. Что говорить обо мне, даже присутствовавшие в комнате юристы не хотели ему верить. Но он знал, что говорил. Он знал с того момента, когда солдаты среди ночи вломились в его спальню в Карачи. «Беги», — умоляла его сестра, когда впервые услышала о предстоящем процессе. Другие тоже убеждали его, уговаривали уехать. Ответ его всегда оставался одним и тем же. «Жизнь моя в руках Господних, а не в человеческих». И снова я услышала эти же слова. «Я готов предстать перед Господом,
когда Он меня призовет. Совесть моя чиста. Для меня важно мое имя, моя честь, мое место в истории. И за это я готов сражаться».
Отец знал, что можно бросить в тюрьму человека, но не идею. Но Зия этого понять не мог. Он сигнализировал населению: вот, посмотрите, ваш премьер-министр. Он из плоти и крови, как и любой другой человек. И чего стоят его принципы? Его можно убить — и вас тоже можно убить. Посмотрите, как мы это сделаем с ним. И помните, что так же мы можем поступить и с каждым из вас.
Отец пытался сказать мне, что он видел, пытался открыть мне глаза. Но я слышала его слова как будто издалека. И я поддерживала это расстояние, ибо иначе не смогла бы продолжать борьбу со все новыми обвинениями, отражать все новые атаки против него. Борьба за честь его имени стала моей собственной борьбой.
На следующий день после ареста моего отца Зия издал приказ военного положения № 21, обязывающий всех членов Национальной ассамблеи, сенаторов и членов правительств провинций с 1970 по 1977 год (период правления Пакистанской народной партии) представить военной администрации финансовые отчеты с указанием всех приобретений и всего имущества, включая землевладения, технику и драгоценности, а также страховые полисы и банковские вклады. В наказание за неисполнение военные обещали до семи лет строгого режима и конфискацию имущества.
Судить, какое имущество нажито праведным, а какое неправедным путем, при помощи давления, влиянии, злоупотребления служебным положением, надлежало, разумеется, военным. Естественно, об участии владельцев неправедного имущества в выборах не могло быть и речи.
Военная администрация получила в руки еще один инструмент произвольного давления, ибо выбирать можно было, пользуясь весьма широким набором критериев. Обжаловать решение военных можно было, лишь обратившись к ним же, в учрежденный для этого трибунал. У тех, кто выражал желание сотрудничать с режимом, сложностей, разумеется, не возникало.
Возглавила список дисквалифицированных политиков моя мать, хотя членом парламента она была всего три месяца. Ей пришлось снова и снова появляться в этом пресловутом трибунале, ибо режиму все не удавалось сформулировать убедительных обвинений в ее адрес и слушание дела все время откладывалось. Но самую крупную цель осенью и зимой 1977 года представляла, разумеется, репутация отца.
Бхутто использовал государственные средства, чтобы покупать мотоциклы и велосипеды для сотрудников аппарата своей партии! Бхутто установил кондиционеры в своих домах в Ларкане и в Карачи за счет правительства! Бхутто использовал наши посольства за границей для покупки посуды и одежды для себя и семьи за государственный счет! В адрес отца сыпались обвинения в коррупции, злоупотреблениях, даже в уголовных преступлениях. Естественно, трудно все это опровергнуть, находясь за решеткой, тем более что для пущей гарантии военные арестовали и личного секретаря отца. Однако скрупулезная система учета, которую вел отец, оказалась непреодолимой для шестидесяти с лишним заведенных против него дел.
Я нашла все, что надо, чтобы опровергнуть клевету, возводимую на него подконтрольной режиму прессой. День за днем я рылась в семейных счетах, передавала требуемые копии юристам, получала от них указания, что понадобится на следующий день. Отец учитывал каждую мелочь, вплоть до 24 долларов на одежду в Таиланде в 1973 году или 218 долларов на итальянский обойный клей в 1975-м. Я с удивлением обнаружила, что он даже очки для чтения купил за свой счет, хотя охрана здоровья премьер-министра должна предусматриваться законодательством. Наши опровержения, однако, газеты не печатали вовсе, хотя обвинения появлялись на первой полосе. Мы размножали опровержения и распространяли их среди населения.
Мы также составили брошюру, выросшую в книгу под названием «Бхутто, сплетни и действительность». Здесь сопоставлялись клевета и опровергающая ее реальность. Это, конечно, уже было рискованным занятием, ибо любые положительные отклики о моем отце рассматривались военными как «подрывные» и могли повлечь за собой репрессии. Однако материал наш оказался полезным для пакистанских и иностранных журналистов, затопленных пропагандистскими инсинуациями военных. Дел было много, но хотелось чего-то большего.
— Мы должны воззвать к народу, призвать его к действию. К забастовкам, к демонстрациям… — возбужденно втолковывала я партийным лидерам, которые тайком вечерами являлись в снятый нами дом. Но они только жались и кряхтели.
— Погоди, не спеши, надо сначала выработать партийную линию, — твердили они.
Я теряла терпение, как и другие молодые члены партии.
— Давайте пойдем молиться к мазарам, — предложила я, полагая, что режим, который постоянно долдонит: «Ислам, ислам, ислам…» — не осмелится арестовать нас, когда мы молимся над могилами наших святых. Идея понравилась. Члены ПНП стали собираться в мечетях и мазарах по всей стране, чтобы читать Коран и молиться за освобождение моего отца. Но я ошиблась, режим протянул тяжелую лапу и к мазарам.
Аресты и публичные порки продолжались, всего к декабрю 1977 года до семисот случаев. Происшедшее с Халидом Ахмедом, заместителем уполномоченного по Ларкане, проливает свет на то, что произошло с Масудом Махмудом и другими государственными служащими, арестованными, чтобы выбить из них показания против моего отца. Жена его, Азра, рассказала мне, что за Халидом Ахмедом пришли двое, предъявили приказ, подписанный Зией. «Если я тебе завтра не позвоню, значит, что-то неладно», — сказал ей муж, когда его уводили.
