было намерение провести время наедине с Богом, всегда находились противоречащие этому обязанности и отвлекающие искушения. Главной функцией множества руководств было укрепление самодисциплины. Альфред Дейл в книге «Взгляд ввысь: маленькое руководство по молитве для личного или семейного пользования» писал, что рассчитана она «в основном на всех тех, кто оставил или же чересчур легкомысленно воспринимает священный алтарь личной или домашней молитвы»[506]. Потребность в такой литературе была очевидна. «Поэтому позвольте мне обратиться к каждому из вас с вопросом, – писал Моррис в «Простых службах для простых людей», – есть ли у вас привычка и любовь к частым уединенным молитвам? Выделили ли вы время для ежедневного исполнения этого долга и пользуетесь ли всяким удобным поводом для него? Или же погоня за удовольствиями, забота о семье, обязанности по работе, ошибочно полагаемые в качестве препятствий, мешают вам иметь такую привилегию?»[507]
В то время как одиночные виды досуга, переплетенные с социальной домашней жизнью, были по большей части альтернативными способами наслаждаться благополучной жизнью среднего класса, частная молитва являлась, по сути, отказом от беззаботности и потакания своим желаниям. Если в молитвах могли содержаться благодарность за уже полученные блага и просьбы о новых дарах, то сам процесс требовал временного отказа от комфорта. Моул в «Тайной молитве» ясно дал читателю понять необходимость жертвы: «Теплая постель, когда мы просыпаемся, яркий огонь поздним вечером, удовольствие от книги или беседы или что бы то ни было еще – должны отступить, если мы хотим перед сном узреть лик Царя Небесного»[508]. Уединение было одновременно и условием интенсивного разговора с Богом, и способом скрыться из поля зрения других членов семьи. Едва только дверь в заднюю комнату или спальню была закрыта, никто не знал, что именно делает исповедник. По замечанию Моула, в этой практике было «своеобразное искушение лености и небрежности – оттого лишь, что она секретна»[509]. Благоустроенная спальня способствовала неправильным побуждениям. Немало чернил ушло в пособиях на обсуждение практического вопроса о том, где молиться. В самом начале и в конце дня очевидным местом была сама постель или, если времени было мало, место переодевания. Но физическое тепло и расслабленность считались не отвечающими требованиям этого занятия. Лучше было быть минимально одетым и стоять на твердом полу, покрыт он ковром или нет. Состояние тела было крайне важным для хода духовного диалога. «Когда вы одеты, – советовал преподобный Эдвин Гобсон, – встаньте на колени в том месте своей комнаты, где вы можете сделать это наиболее удобно и благоговейно; если у кровати, то избегайте сидячей позы, помня, что если избрать ленивый, снисходительный к себе способ стоять на коленях, то это непременно приведет к вялой и слабой молитве»[510].
Определенный уровень дохода делал частную молитву одновременно удобной и более затруднительной. Молитвенное одиночество было настоящим трудом, который стал возможен благодаря росту благосостояния. Пособия составлялись профессиональным духовенством для домов представителей среднего класса. Было признано, что указанные в них ритуалы уединения зависят от определенного качества жилья. Менее благополучные семьи либо игнорировались, либо им советовали найти место для общения с Богом за пределами переполненного жилища. «Бедные люди, у которых есть лишь одна квартира, – писал преподобный Биккерстет, – могут причащаться этому духу, молясь везде, где могут быть одни. Для Исаака молельной комнатой было поле»[511]. Едва ли это была уместная аналогия для тех, кто жил в тесноте растущих городов. Пусть удобства и делали одиночное соблюдение обрядов более затруднительным, но их отсутствие делало его практически невозможным.
Сестринские общины и женские монастыри
Частная молитва была средством воспитания христианской веры в условиях семейной жизни, полной отвлекающих факторов. Более радикальной реакцией был отказ от дома. Британия XIX века унаследовала глубоко укорененную враждебность по отношению к закрытым религиозным общинам. Эпохальный билль об эмансипации католиков 1829 года не затрагивал монастыри. Деятельность подобных учреждений была по-прежнему запрещена законом, и любой находящийся в стране член заморского ордена подлежал депортации[512]. Хотя католические женские монастыри и не подвергались специальным санкциям, предполагалось, что на них распространяется тот же запрет, и казалось маловероятным, что протестантские деноминации заведут у себя практику, столь сильно напоминающую худшие проявления папистской религии. Однако за десять с небольшим лет после билля как признанная церковь, так и ее римско-католическая соперница создали обнесенные стеной учреждения, которых в Британии не было со времен Томаса Кромвеля. Первая обитель, открытая в Англии после Реформации, была основана сестрами милосердия в Бермондси в 1839 году[513]. В 1844-м было завершено строительство цистерцианского аббатства Маунт-Сент-Бернард, а годом позже в трущобах вокруг Кингс-Кросса было основано англокатолическое сестричество Парк-Виллидж[514]. После восстановления католической иерархии в 1850 году кардинал Уайзмен создал пятнадцать мужских и двадцать три женские общины[515]. Темпы создания монастырей все возрастали, и к середине 1870-х в Соединенном Королевстве уже насчитывалось более двухсот католических монастырей, в которых жили три тысячи монахинь[516]. Англиканская церковь сделала еще большую ставку на женские общины: к 1900 году у нее было уже более девяноста сестринских общин или подобных учреждений. С момента основания Парк-Виллиджа более десяти тысяч женщин в то или иное время покинули семьи, чтобы присоединиться к закрытому протестантскому ордену[517].
Сторонники новых институтов рассматривали личную изоляцию не как результат, а как причину отказа от семейной жизни. Движущую силу роста сестринства исследовал сочувствующий англиканский епископ А. П. Форбс:
У тысяч и тысяч людей нет никакой родни; других бросили бессердечные родители; у третьих был кто-то, кто служил им опорой, но смерть забрала у них эту опору; четвертые были оставлены своими защитниками, вступившими в новые связи. Такое положение дел наблюдается более или менее во всех классах общества. Всюду есть те, кто в силу обстоятельств оторван от домашних связей или чьи связи настолько слабы, что они находят законное занятие, которое несет в себе сострадание и любовь многих и сестринское отношение святости и чистоты, истинное благословение. Если не задуматься об этом как следует, едва ли можно представить себе, сколько в этой стране одинокости от всех этих причин; и мы без сомнения утверждаем, что, сравнивая с другими государствами Европы, ни в одном нет таких дома и приюта, какие дают эти сестринские общины, или столь же благословенных, как эти[518].
Под «одинокостью» Форбс имел в виду нечто близкое к тому, что сегодня понимается под одиночеством и что будет рассмотрено нами в седьмой главе. Это не были женщины, решившие сбежать от общества. Скорее они были
